– Я понял, – молвил Оливье, устремив на нее взгляд,
исполненный особой, пронзительной, провидческой силы, и Ангелина со страхом
заметила, что синие тени вокруг его глаз наливаются чернотой, хотя голос звучал
еще бодро: – Ты думала, я предал тебя… да и что еще могла ты подумать?! Но
когда я увидел, что Миркозлит выходит из той же калитки в парке Мальмезона,
откуда вышла ты, я почуял: здесь что-то неладно.
– Миркозлит? – с отвращением переспросила Ангелина. – Это
еще кто?
– Я знал его под этим именем. Но его зовут Моршан, хотя и
это ненастоящая его фамилия. Он поляк, он ненавидит русских за то, что они
владеют польскими землями. Он готов объединиться против русских с кем угодно,
хоть с самим дьяволом. Я никогда не доверял ему, никак не мог понять, почему маркиза
так доверяет ему.
– Маркиза? – насторожилась Ангелина.
– Да. Этот Миркозлит – ее ближайший поверенный. Я недавно
узнал, что именно он должен был переправить де Мона и тебя в Англию. Это
окончилось смертью де Мона, ты тоже чуть не погибла. Потом мы хотели послать
курьера с известием барону Корфу – и этот курьер был убит. Но она так
заступалась за Миркозлита, а я ведь верил ей. Да что там! Я ей до сих пор верю,
хотя негодяй не постеснялся и ее оболгать. Представь, когда я спросил его, что
он делал в Мальмезоне, он нагло ответил, что советовался там с маркизой
д’Антраге, как получше встретить русского императора Александра – выстрелом,
или ударом кинжала, или даже взрывом. Конечно, я не мог не вступиться за эту
святую женщину. Схватился за кинжал – он тоже. Он ловок, да и я не промах,
клянусь! Он ударил меня первым и так захохотал, что обо всем забыл от радости.
А я еще не выронил кинжала и успел его ударить… попал в самое сердце! Теперь
честное имя маркизы… Что с тобой, Анжель? – Он осекся и попытался покрепче
сжать ее руку, но только и мог чуть шевелить ледяными пальцами.
Ангелина кивнула, не с силах вымолвить ни слова. Она пока
даже осмыслить не могла это новое сплетение интриг.
– А маркиза? – проговорила она, наконец услышав свой голос
как бы со стороны. – Она… кто она?
– О, это чудесная женщина! – Бледные губы Оливье дрогнули в
улыбке. – И необыкновенно загадочная! Она уже не молода, но кажется молодой и
прекрасной благодаря своим черным глазам. Лицо у нее прикрыто вуалью – потому
что изуродовано шрамом. Когда маркиза была еще совсем молода, ее ударил саблей
какой-то обезумевший простолюдин, и с тех пор… Удивительно, как ей к лицу эта
вуаль. И такие ласковые глаза. Мне все время кажется, что я видел ее прежде.
Она была бы красавицей, если бы не этот шрам.
– Нет там никакого шрама, – глухо проговорила Ангелина,
почувствовав, как силы враз оставили ее. Наверное, так чувствует себя
оплетенная паутиной муха, из которой паук уже высосал все жизнетворные соки.
– То есть как? – недоверчиво переспросил Оливье.
– Да так, – вздохнула Ангелина. – Нет и никогда не было.
Потому тебе и казались знакомыми ее глаза, что ты видел их. Помнишь… там, на
Березине? Мадам Жизель, графиня д’Армонти? Это и есть маркиза д’Антраге. Моршан
тебе не солгал – он и вправду виделся с нею в Мальмезоне. Ведь она там живет.
Значит, она руководит группой роялистов? О, теперь я вспоминаю… Несчастный
Ксавье говорил мне перед смертью о какой-то даме, которая направила его в
трактир контрабандистов и которой он открыл тайну нашего брака. Ох, какая
паутина, паутина! Мне никогда из нее не выпутаться! – Она прижала стиснутые
кулаки к глазам и в отчаянии покачала головой.
– Ничего, Анжель, – долетел до нее слабый шепот. – Бодрись!
Моршана больше нет. А ты… ты ведь русская! Я же знаю тебя. Я знаю ваш народ.
Когда русские спокойны, они милы и веселы, но, когда их страсти возбуждены, они
бывают страшны: у них нет выдержки, какую дает воспитание, и обуздать свою
страстность они не в силах. Думаю, ты сумеешь так расправиться с этой дамой,
что от нее пойдут… как это вы говорите? Ко-люч-ки по ку-лач-кам? – попытался
выговорить он по-русски, и Ангелина невольно засмеялась:
– Пойдут клочки по закоулочкам!
Она смахнула с ресниц слезы слабости и малодушия.
О Оливье! Милый, неоцененный друг! Спасибо тебе за мудрость,
за пресловутую французскую иронию, за веру и надежду! Еще несколько твоих
насмешливых слов – и к Ангелине вполне вернутся утраченные силы, она вполне
поверит в удачу!
Но Оливье молчал, и Ангелина с ужасом увидела, что голова
его поникла, руки опустились, а кровь из раны снова хлынула струей.
Что же она наделала! Сидит тут, болтает с ним, с умирающим,
вместо того чтобы звать на помощь!
– Оливье, – вскричала она, хватая его за плечи. – Оливье,
ради бога… еще хоть слово! Потерпи еще немного!
Кровавое пятнышко показалось в уголке его рта… набухало,
пролилось тоненькой струйкой на подбородок.
– Все, – выдохнул он. – Для жизни моей этого достаточно…Ох,
какая эпитафия! Cela me suffira! Не забудь…
Он умолк, но несколько мгновений еще смотрел пристально в
глаза Ангелины, словно цепляясь взглядом за жизнь, потом не выдержал – сдался,
умер.
* * *
Два дня спустя, вернувшись с кладбища, Ангелина, словно
повинуясь всевластному зову, воротилась в эту комнату и застыла на пороге,
глядя на сабли, пистолеты, трубки, уздечки и кнуты сухими, уже до боли
наплаканными глазами. Комната казалась безжизненной; запах табака, кожи,
лаванды уже выветрился, словно Оливье никогда и не было здесь.
«У жизни на пиру он быстрым гостем был», – вспомнились
чьи-то стихи, и Ангелина в тоске покачала головой.
