– Как ты можешь доверять такой твари? – спросила Юдит.
– А я и не доверяю. Пока.
– Но ты пытаешься, ты хочешь этого.
– Человек, не умеющий прощать, проклят, Джуд.
– Так ты можешь простить и Сартори, а? – сказала она.
– Он – это я, он – мой брат, и он – мой ребенок, – ответил Миляга. – Было бы странно, если б я не мог его простить.
2
Когда опасность была устранена, в дом вошли и все остальные. Понедельник, которому было не привыкать копаться в мусоре, отправился обходить окрестности в поисках предметов, которые могли бы обеспечить им минимум комфорта. Два раза он возвращался с добычей, а на третий пришел звать на подмогу Клема. Через час они вернулись с двумя матрасами, таща под мышкой стопки постельного белья, слишком чистого, чтобы можно было поверить, будто его нашли на свалке.
– Я ошибся в выборе профессии, – сказал Клем с тэйлоровской лукавинкой. – Кража со взломом гораздо интереснее банковского дела.
Понедельник попросил Юдит разрешить ему съездить на машине на Южный Берег и забрать оставленные там в спешке пожитки. Она разрешила, но попросила поскорее вернуться. Хотя на улице было еще светло, им необходимо было собрать столько сильных рук и воль, сколько возможно, чтобы защитить дом ночью. Положив на пол тот из двух матрасов, что был побольше, Клем разместил Целестину в бывшей столовой и сидел у ее ложа до тех пор, пока она не уснула. Когда он вновь появился, тэйлоровская задиристость отошла куда-то на второй план, и человек, присевший рядом с Юдит на порог, был само спокойствие.
– Она спит? – спросила у него Юдит.
– Не знаю: может быть, спит, а может быть, в коме. Где Миляга?
– Наверху. Строит планы.
– Вы с ним поспорили?
– Ничего нового. Все меняется, но наши ссоры как были, так и остаются.
Он открыл бутылку пива и с жадностью начал пить.
– Знаешь, я то и дело ловлю себя на мысли о том, что все это какая-то галлюцинация. Тебе-то, наверное, легче держать себя в руках – все-таки ты видела Доминионы, знаешь, что все это на самом деле так, – но когда я отправился с Понедельником за матрасами, там, буквально в двух шагах отсюда, на солнце разгуливают люди, как будто это очередной, самый обычный день. А я подумал, что в доме неподалеку спит женщина, которую заживо похоронили на двести лет, и ее сын, отец которого – Бог, о котором я никогда даже и не слышал...
– Значит, он рассказал тебе.
– Да. Так вот, думая обо всем этом, я ощутил желание просто отправиться домой, запереть дверь и сделать вид, что ничего не произошло.
– И что тебе помешало?
– В основном, Понедельник. Он подбирал все, что попадалось нам по дороге. Ну, и еще то, что Тэй внутри меня. Хотя сейчас это кажется таким естественным, словно он всегда был там.
– Может, так оно и есть, – сказала она. – Пиво еще есть?
– Да.
Он вручил ей бутылку, и она, подражая ему, стукнула ее донышком о порог. Пробка вылетела, пиво вспенилось.
– Так почему же ты захотел сбежать? – спросила она, утолив первую жажду.
– Не знаю, – ответил Клем. – Наверное, страх перед тем, что надвигается. Но это же глупо, верно? Ведь мы накануне чего-то возвышенного, как Тэй и обещал. Свет придет на Землю из миров, о существовании которых мы даже и не подозревали раньше. Ведь это же рождество Непобедимого Сына, верно?
– Ну, с сыновьями все будет в порядке, – сказала Юдит. – С ними обычно никаких хлопот.
– А насчет дочерей ты не так уверена?
– Нет, – ответила она. – Клем, Хапексамендиос истребил Богинь по всей Имаджике или, по крайней мере, попытался это сделать. А теперь выясняется, что Он – отец Миляги. Поэтому мне как-то не по себе, когда я думаю о том, что участвую в исполнении Его замысла.
– Я могу тебя понять.
– Часть меня думает... – Фраза повисла в воздухе.
– О чем? – спросил он. – Расскажи мне.
– Часть меня думает, что мы делаем страшную глупость, доверяя им – Хапексамендиосу и Его Примирителю. Если Он такой уж милосердный Бог, то почему Он сотворил столько зла? Только не говори мне, что пути Его неисповедимы. Слишком много на них разного дерьма, и мы оба знаем об этом.
– А ты разговаривала об этом с Милягой?
– Пыталась, но у него ведь одно на уме...
– Два, – сказал Клем. – Одно – Примирение, второе – Пай-о-па.
– Ну, да. Пресловутый Пай-о-па.
– Ты знаешь, что он женился на нем?
– Да, он сказал мне.
– Должно быть, удивительное создание.
– Боюсь, я слегка пристрастна в его оценке, – сухо сказала Юдит. – Он пытался меня убить.
– Миляга сказал, что Пай в этом не виноват. Он стал убийцей не по природной склонности.
– Вот как?
– Он сказал мне, что сам приказал ему стать убийцей и шлюхой. Говорит, это было его ошибкой. Он винит во всем только самого себя.
– Он винит себя или просто принимает на себя ответственность? – спросила она. – Здесь есть существенная разница.
– Не знаю, – сказал Клем, явно не желая вдаваться в подобные тонкости. – Одно могу сказать: без Пая он чувствует себя совсем потерянным.
Ей хотелось сказать, что она тоже ощущает себя потерянной, что она тоже тоскует, но она промолчала, не решаясь доверить это признание даже Клему.
– Он сказал мне, что душа Пая все еще жива, как у Тэйлора, – говорил Клем. – И когда все это будет закончено...
– Много он чего говорит, – отрезала Юдит, устав выслушивать, как другие повторяют милягины изречения.
– А ты ему не веришь?
– Откуда мне знать? – ответила она ледяным тоном. – Я не принадлежу этому Евангелию. Я не его любовница и не буду его апостолом.
За спиной у них раздался какой-то звук, и, обернувшись, они увидели стоящего в холле Милягу. Падающие на порог лучи солнца отражались и освещали его, словно свет рампы.
Лицо его было в поту, а рубашка прилипла к груди. Клем виновато вскочил на ноги, опрокинув бутылку, которая скатилась на две ступеньки вниз, проливая пенистое пиво, прежде чем Юдит успела ее подхватить.
– Жарко там наверху, – сказал Миляга.
– И спадать жара не собирается, – заметил Клем.
– Можно тебя на два слова?
Юдит знала, что он хочет поговорить с Клемом так, чтобы она не слышала, но тот либо проявил крайнее простодушие, в чем она сильно сомневалась, либо не пожелал играть по милягиным правилам. Он остался на пороге, вынуждая Милягу подойти к двери.
