– Что же мне делать?
– Не знаю, дорогуша. Ты вольна делать все, что тебе захочется, помни об этом.
Несколько часов назад, сидя на пороге вместе с Клемом, она чувствовала горечь обиды и разочарования, сознавая, что для нее нет места в Евангелии Примирения. Теперь же это обстоятельство, похоже, могло подарить ей тонкую нить надежды. Как Дауд не раз заявлял в Башне, она не принадлежит теперь никому. Род Годольфинов угас, Кезуар погибла. Миляга пошел по стопам Христа, а Сартори либо занят строительством Нового Изорддеррекса, либо копает себе могилу. Она была сама по себе, а в мире, где все остальные были ослеплены страстью или долгом, подобное состояние имело свои выгоды. Возможно, только она сможет увидеть ситуацию со стороны и вынести беспристрастное суждение.
– Выбрать будет трудновато, – сказала она.
– Может быть, тебе лучше вообще забыть все, о чем я говорил, дорогуша, – сказал Дауд. С каждой фразой его голос становился все слабее, но он изо всех сил старался сохранить свой беспечный тон. – Просто сплетня парня из актерской братии.
– Если я попытаюсь остановить Примирение...
– Ты плюнешь в лицо Отцу, Сыну, а возможно, и Святому духу.
– А если я не стану этого делать?
– То на тебе будет лежать ответственность за все, что произойдет.
– Почему?
– Потому... – Голос его так ослабел, что даже треск разведенного им костра был громче. – ...потому что я думаю, что только ты сможешь его остановить...
Сжимавшая ее рука разжалась.
– ...ну... – сказал он. – ...вот и все...
Глаза его стали закрываться.
– ...одна последняя просьба, дорогуша? – сказал он.
– Да?
– Может быть, я прошу слишком многого...
– Чего же?
– ...я вот все думаю... могла бы ты... простить меня? Я знаю, это нелепо... но мне не хотелось бы умереть, зная, что ты презираешь меня...
Она вспомнила о той жестокой шутке, которую он сыграл с Кезуар, когда та молила его о милосердии. Пока она колебалась, вновь раздался его шепот.
– ...ведь мы были... два сапога... пара, а?
Она протянула руку, чтобы дотронуться до него и постараться утешить хотя бы немного, но не успели ее пальцы коснуться его тела, как дыхание его прервалось, а глаза окончательно закрылись. Она испустила сдавленный стон. Здравому смыслу вопреки, она ощутила горькое чувство потери.
– Что-то не так? – спросил Понедельник.
Она поднялась на ноги.
– Это зависит от твоей точки зрения, – сказала она, заимствуя дух комедийного фатализма у того, чей труп лежал у ее ног. Этот тон стоит порепетировать. Он вполне ей может пригодиться в ближайшие несколько часов. – Не дашь мне сигарету? – спросила она у Понедельника.
Понедельник выудил пачку из кармана и швырнул ей. Она вытащила одну сигарету и бросила пачку назад. Подойдя к костру, она вытащила горящую с одного конца палочку и прикурила.
– Что с парнем такое?
– Он мертв.
– И что мы будем делать?
А действительно, что? Если на ее дороге и есть развилка, то она именно здесь. Должна ли она предотвратить Примирение – это будет нетрудно, камни лежат у нее под ногами – и позволить истории заклеймить ее разрушительницей? Или же она должна не препятствовать ему и допустить опасность того, что всем историям на свете будет положен конец?
– Сколько еще будет светло? – спросила она Понедельника.
Часы у него на руке входили в состав добычи, которую он притащил на Гамут-стрит из своего первого похода. Вычурным жестом он поднес их к лицу.
– Два с половиной часа, – ответил он.
Времени на действия оставалось так мало, не говоря уже о размышлениях. Но кое-что было уже ясно: возвращение в Клеркенуэлл вместе с Понедельником – это тупик. Миляга в данный момент выступает как подручный Незримого, и его не отговорить от намерения выполнить поручение Отца – в особенности, опираясь на слова такого человека, как Дауд, который всю свою жизнь провел не в ладах с правдой. Он станет утверждать, что эта исповедь была местью Дауда тем, кто остается в живых, последней отчаянной попыткой помешать тому торжеству, которое он знал, что не сможет разделить. И вполне возможно, так оно и было. Возможно, ее одурачили.
– Мы будем собирать камни или что? – спросил Понедельник.
– Да надо бы, – сказала она, не в силах оторваться от своих размышлений.
– Для чего они нужны?
– Ну, они... вроде тех камней, что кладут, чтобы перейти через ручей, – сказала она, скомкав конец фразы, так как новая мысль отвлекла ее.
Действительно, эти камни помогут ей перебраться через ручей, на другом берегу которого – Изорддеррекс. Путь открыт, и, быть может, совершив его, в эти последние часы она обретет подсказку, которая позволит ей сделать правильный выбор.
Она бросила сигарету в тлеющие угли и сказала:
– Тебе придется отвезти камни на Гамут-стрит самому, Понедельник.
– А ты куда?
– В Изорддеррекс.
– Почему?
– Это слишком сложно, чтобы объяснить. Тебе надо только поклясться мне, что сделаешь все в точности, как я скажу.
– Я готов, – сказал он.
– Хорошо. Слушай. Когда я исчезну, я хочу, чтобы ты отвез камни на Гамут-стрит и передал от меня несколько слов Миляге. Лично ему, понимаешь? Не доверяй больше никому, даже Клему.
– Понимаю, – сказал Понедельник, весь сияя от этой неожиданно свалившейся на него чести. – Что я должен ему сказать?
– Во-первых, куда я отправилась.
– В Изорддеррекс.
– Верно.
– А еще скажи ему... – Она задумалась на мгновение. – ...скажи ему, что в Примирении таится опасность, и он не должен начинать его до тех пор, пока я снова не свяжусь с ним.
– В нем таится опасность, и он не должен начинать его до тех пор...
– ...пока я снова не свяжусь с ним.
– Это я понял. Что-нибудь еще?
– Все, – сказала она. – Теперь мне остается только отыскать круг.
Она пристально оглядела мозаику в поисках едва заметных оттенков тона, которые отличали магические камни. По опыту она уже знала, что стоит их вынуть из углублений, как Изорддеррекский Экспресс отправится в путь, так что она попросила Понедельника подождать снаружи. Он выглядел обеспокоенно, но она сказала ему, что ей ничего не угрожает.
– Да нет, не в этом дело, – сказал он. – Я хочу знать, что означает твое послание. Ты говоришь, что Боссу угрожает опасность, так что же, это значит, что он не сможет открыть Доминионы?
