Она занималась благотворительностью, и постоянным ее обществом стали священники и другие пребывающие в безупречной скорби вдовы, которые беседовали с ней о творимых ими добрых деяниях. Однажды, приехав с обычным своим кратким визитом, Эдуард попал на такое собрание. Луиза сидела и слушала беседу о голодающих африканских детях, а глаза ее блестели красноречивой злостью и скукой. На смену былой роли пришла другая. Только и всего. Этим способом Луиза признала, что, увы, уже не может пленять, как бывало, больше не может находить любовников.
Ее лицемерие и капризность раздражали Эдуарда много сильнее, чем прежде. Едва переступив порог ее дома, он уже рвался уйти, и Луиза, замечая это, смотрела на него с холодной взвешенной неприязнью, порой доставляя себе удовольствие (если с ним была Элен) открыто его упрекать.
— Ничего, кроме ханжества, — сердито сказал он на этот раз, когда они наконец ушли, и взял Элен под руку. — Моя мать ни о ком в жизни не горевала, кроме себя самой.
— По-своему, мне кажется, горевала, — возразила Элен и вдруг остановилась посреди тротуара. На миг она замерла, потом порывисто повернулась к нему. — В любом случае она сказала правду. Хорошо это или дурно, Эдуард, но я чувствую себя бесконечно счастливой. И ничего не могу с собой поделать. Вот попробуй.
Она взяла его руку и прижала ладонью к выпуклости своего живота. Вокруг них сновали прохожие, по мостовой неслись машины. Но Эдуард ничего не замечал. Он впервые ощутил под своей ладонью, как шевельнулся его ребенок, — ощутил медленные неуверенные толчки.
Элен нахмурилась, потом засмеялась. Эдуард схватил ее в объятия и, забыв про Париж вокруг, расцеловал.
— Это мальчик! — радостно сказала Элен. — Эдуард, я знаю, это мальчик. Твердо знаю!
Она не ошиблась. Это был мальчик. Он родился в апреле 1968 года, и они назвали его Люсьеном. Год его рождения выдался бурным — его ознаменовали террористические убийства, военное вторжение и беспорядки, которые в Париже разорвали город на части, разделили семьи и поколения, а Луизе де Шавиньи причинили, с ее точки зрения, не только огромные душевные муки, но и всяческие неудобства.
— Ну, пусть в Америке, — кисло сказала она в приятный летний день, когда Элен убедила ее приехать в Сен-Клу выпить чаю и повидать Люсьена, которого она, к изумлению Эдуарда, просто обожала. — В Америке всегда был культ насилия. Но здесь, в Париже! Натыкаться на перегороженные улицы, слышать, как они вопят свои лозунги, видеть, как они маршируют, как строят баррикады… — Она слегка содрогнулась, словно демонстранты воздвигали баррикаду напротив ее дверей. — Не понимаю, против чего они протестуют. Их подстрекают иностранные агитаторы, и ничего больше. По-моему, их всех надо выслать…
Говорила она с некоторым воодушевлением и вопреки жалобам была, как заметил Эдуард, в прекрасном настроении. Он приписал это событиям прошлого месяца, которые скрасили ее «серое», как она выражалась теперь, существование. Новая бодрость сказалась не только на ее голосе, но и на внешности: впервые за три года она убрала скорбные, не льстящие ей туалеты и в этот день надела розовое платье. Шею ее обвивали жемчуга, а не цепочка с распятием. Она изменила прическу и даже слегка подкрасилась. Она выглядела моложавой и все еще очаровательной — вероятно, подумал Эдуард, своим оживлением она обязана этому не меньше, чем негодованию.
Но как бы ни было, он ее почти не слушал. Политические взгляды Луизы его нисколько не интересовали, и он давно научился пропускать ее рассуждения мимо ушей и только с нежностью смотрел на Кэт, прислонившуюся к креслу матери, и на Люсьена на коленях у Элен. Время от времени малыш царственно взмахивал серебряной погремушкой.
У Люсьена были прозрачные голубые глаза, чуть светлее, чем у Эдуарда и Кэт, густая шапочка золотисто-рыжих волос, лицо херувима и характер дьяволенка. Касси называла его маленьким тираном — но с нежностью. И даже Джордж невольно улыбался при взгляде на маленькое странно высокомерное личико.
— Такой душечка! Такой красавчик! — Луиза, покончив с уличными беспорядками, к полному своему удовлетворению, наклонилась к Люсьену и заворковала. Он смотрел на нее в упор широко посаженными голубыми глазами. Луиза вгляделась в него, а потом обернулась к Эдуарду, улыбаясь самой своей милой, самой своей материнской улыбкой. Эдуард сразу насторожился.
— Разумеется, ты знаешь, на кого он похож? — Луиза впилась взглядом в лицо Эдуарда. — Я, естественно, это сразу заметила.
— На нас обоих, я полагаю. — Эдуард пожал плечами. Улыбка Луизы стала шире.
— Эдуард, какой ты смешной! Мужчины удивительно слепы. Сходство просто бросается в глаза. Он же вылитый мой Жан-Поль.
Впоследствии ни Эдуард, ни Элен не могли точно вспомнить, когда и как она начала участвовать в его деловой деятельности. Процесс был постепенным и сперва развивался практически незаметно. «Сам не знаю, как это получилось», — позже с улыбкой говорил Эдуард.
Его делами Элен начала интересоваться сразу же, и Эдуард сразу же увидел, что в финансовых вопросах она обладает цепкой сообразительностью и инстинктом, которые он считал для женщин большой редкостью. После брака она по-прежнему сама распоряжалась своими капиталовложениями — все так же пользуясь услугами нью-йоркской конторы Джеймса Гулда, а кроме того, услугами брокеров в Париже и Лондоне. Она не докучала Эдуарду частностями своих операций, но сами эти операции нередко с ним обсуждала. Ее деловое чутье сразу произвело на Эдуарда впечатление, но и только.
Элен это заметила, посмеялась про себя, но промолчала. К женщинам Эдуард относился рыцарски согласно с понятиями своего поколения и со своим воспитанием. Элен прекрасно знала, каким простым было глубоко скрытое кредо Эдуарда: он верил в брак, он верил в семью. Если бы его попросили определить собственную роль в брачном союзе, он, вероятно, ответил бы, что видит себя кормильцем и защитником, хотя природная сдержанность скорее всего понудила бы его оставить этот вопрос без ответа. Клара Делюк, с которой Элен в Париже постепенно дружески сошлась, как-то сказала с улыбкой:
— Эдуард полон парадоксов. Никто так не восхищается независимостью и в мужчинах и в женщинах. Когда я выбрала свою профессию, мне никто так не помог, как он.
Она вдруг замолчала. Элен улыбнулась в свою очередь.
— Но?.. — подсказала она. Клара рассмеялась.
— Но я уверена, он все еще считает это немножко неестественным. Он не в состоянии поверить, что женщина — любая женщина — способна быть истинно счастливой, если у нее нет мужа и детей. Впрочем, то же самое он скажет и о мужчине.
Клара помолчала. Она не вышла замуж, и у нее не было детей.
— Кто знает? — Она грустно улыбнулась. — Возможно, он не так уж ошибается. Быть может, женщине нужно и то, и другое. Хотя Эдуарду я этого никогда не скажу…
Вскоре после рождения Люсьена Эдуард начал подробнее посвящать Элен в суть своих дел. Элен уяснила, что, несмотря на все ее разветвления, в основе своей компания остается частным предприятием, поскольку девяносто процентов акций принадлежат Эдуарду, а десять — его матери. Акции Луизы, которые достались ей от Ксавье и после ее смерти должны были перейти к Эдуарду, делали ее членом правления. За тридцать лет она не побывала ни на одном заседании.
