Все позабыли даже думать о курятнике, ибо ветерок крепчал, превращаясь в бурю… Великие слова! Казалось бы — сказано просто, но сколько же силы в этих словах. Сколько же в них демократии! Дуодиет диви!
[56]
После разгона московского гей-парада, несогласные выплеснулись на улицы. Под удаленным руководством стратегического тандема Невзлина-Березовского, люди потребовали у власти ответа. Основным орудием сопротивления, по совету британской PR-компании «Белл Поттингер», был выбран березовый кол.
Главной проблемой сопротивления была его вопиющая немногочисленность. Пока пенсионеры и интеллигенция с березой в руках прорывали оцепления ОМОНа на маршах несогласных в разных городах страны, пока стратегический тандем Невзлина-Березовского впустую тратил огромные деньги на мобилизацию безответственности, основная масса населения бездумно просиживала у экранов своих телевизоров, транслировавших зомбирующие пропагандистские агитки. Нужен был какой-то важный политический ход, иначе сопротивление, как Джимми Хендрикс, захлебнулось бы в собственной рвоте.
И гений Бориса Березовского подсказал народу Д.России замечательный выход. Каждый из нас со школьных лет помнит эту знаменитую картину: лобби-бар лондонского отеля «Миллениум». Круглый стол, накрытый белой льняной скатертью. На забранных темно-серым шелком стенах — рукописные портреты отцов русской демократии. За столом, в черных траурных одеяниях сидит соратник академика Ходорковского, такой же юкос, как он, апостол свободы, член-корреспондент и либерал-лейтенант Леонид Борисович Невзлин. На лице его застыла гримаса ужаса и отвращения. Левой рукой правозащитник прижимает ко рту вышитый платок. В правой руке у него — политическое завещание зверски убитого мученика Саши Литвиненко. На столе лежит фотография Анны Степановны Политковской. Рядом со столом стоит Березовский. Левой рукой он успокаивающе обнимает Невзлина за плечо, а правая рука сжата в кулак и решительно упирается в поверхность стола. «Мы пойдем Другим путем» — словно бы говорит Невзлину Березовский. Лондонский отшельник первым понял, что бессмысленно использовать правду против неправды. Бессмысленно возвышать свой голос против молчания. Невозможно перекричать океан. Нельзя объять необъятное.
Другой путь — вот что предопределило победу Березовой революции. Другой путь подарил нам Другую Россию. И хотя революция была неизбежна, ожидать пробуждения сознательности и социальной ответственности у оболваненных безнравственными и пошлыми телепередачками масс можно было бы еще долго. А бороться с колоссальным пропагандистским ресурсом стабилинистов с помощью свободных и демократических СМИ, как пытался делать это сосланный за границу правозащитник Гусинский — неэффективно. Мощи бы не хватило.
И тогда был придуман Другой путь — гениальный проект по изъятию у населения телевизионной приемной аппаратуры. Если источник шума нельзя перекричать — то надо попросту заткнуть уши. А если кто-то не хочет затыкать уши — надо его мотивировать.
В лифте снова тренькает. Кабина останавливается и двери раскрываются. Фойе первого этажа. Практически холл. Мы с путешественником Волобуевым выходим. Оленевод и юноша с Акуниным едут в подвалы.
В вестюбиле суета. Снуют трудолюбивые Бахтияры. Гремят клетками с голубями деловитые почтальоны. Бегут ассистентши с непрерывно тявкающими маленькими собачками. Пахнет свободой и частной предпринимательской деятельностью. Средним классом потягивает.
Я улыбаюсь, подхожу к стене и встаю в небольшую очередь перед сигнальным пультом.
Как вдруг небольшое движение. Я вижу, что по вестибюлю разбегаются люди. Кто-то свистит в бахтиярский свисток. Раздается испуганный крик: «Много чести!»
У дверей вестибюля образуется большая людская прореха. В центре ее — небольшой человек. Он нечесан и грязен, в бороде его колтуны, а сквозь лохмотья и рубище то тут то там проглядывает покрытое коростой и струпьями темное тело. На груди человека нет хьюман райтс вотч.
— Кто же пустил его?! — раздается вокруг, — Да вы посмотрите! Много чести! А как его остановишь? Ведь и не притронешься! Много чести!
Человек оглядывается вокруг и вдруг негромко, но издевательски произносит:
— Однако, здравствуйте!
В вестибюле немедленно наступает гробовая тишина. Никто не смеет произнести ни слова — любой звук может быть расценен как ответ оборванцу. А отвечать оборванцу нельзя. Он — нерукоподаваемый. Если и можно сказать слово — то лишь специальное словосочетание «много чести». Таким образом ты покажешь нерукоподаваемому, что тебе известно о его социальном статусе, а заодно оповестишь окружающих о том, что с этим бывшим человеком не стоит иметь никаких отношений.
— Где Матвей? — неожиданно громко спрашивает нерукоподаваемый, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, — Где Матвей?! Где Матвей, суки?!?
— Много чести, — шепчут те, на кого обращается взгляд нерукоподаваемого.
— Бляди! — кричит человек, подскакивая то к одному, то к другому краю выстроившегося вокруг людского круга, — Бляди!! Суки!!!
— Много чести, — отшатываются люди от человека, — Много чести…
— Сволочи!! — кричит человек все громче и бегает по краям человеческого круга как цирковая кобыла, — Мрази!!! Чемодан-вокзал-Лондон!!! Чемодан-вокзал-Израиль!!!
— Много чести, — шелестит по огромному вестибюлю, — Много чести…
— Гады!! — кричит нерукоподаваемый, — Чемодан-вокзал-Тбилиси!!! Отчитывайтесь в свой вашингтонский обком!!!
— Много чести, — перекатывается по вестибюлю волна осторожного шепота, — Много чести…
Неожиданно нерукоподаваемый успокаивается.
— Однако, до свидания, — говорит он обиженно, сутулит оборванными плечами и телепается к выходу.
Вздох огромного облегчения проносится по вестибюлю.
— Надо же…, - говорит стоящий передо мной чиновник в тельняшке, — Леонтьев. Давно я его не видел. С апреля. Его ж сам Пархом нерукоподаваемым сделал.
— Ужас какой…, - провожает нерукоподаваемого взглядом стоящая рядом с чиновником девочка в синем, трогая свой юношеский хьюман райтс вотч, — Нам в школе про него такое рассказывали… говорят, что как будто бы он считал Соединенные Штаты Америки врагами Д.России!
— Ничего себе… — бормочет чиновник, набирая звонок на пульте, — Ты только не вздумай повторять эти глупости на людях.
Пара уходит. Подходит и моя очередь. Я звоню один раз левым звоночком, четыре раза средним, и восемь раза правым. Потом еще один раза левым, три раза средним и ни одного раза правым. Сто сорок восемь тринадцать — это порядковый номер моего мерино-места в подземной конюшне. По отсутствию звонка правым звоночком дежурный Бахтияр понимает, что код закончен и подает сигнал на выдачу мерина. Через несколько минут я уже в седле, к которому приторочен мешок с сахаром, и тихонечко трогаю. Прикрываю глаза. Перед глазами снова встает эпическая картина русской демократической революции.
