Горман. На Шин-роуд мистер Крим, но насчет лейки вы правы, тут вы правы, со шлангом я дал маху, тогда у нас и проточной воды-то не было… или была.
Крим. Шин-роуд — это та, что за лесопильной ямой Шеклтона?
Горман. Воду провели не раньше тысяча девятьсот двадцать пятого, а до этого, припоминаю, пользовались умывальником и кувшином.
Рев двигателя.
Крим. Шин-роуд, вы видали, что они с ней сотворили, я был там вчера с зятем, вы видали, что они сделали с нашими садиками и терновыми изгородями?
Горман. Ага, домишки, растущие, как чертополох, мусор, ей-богу, карточные домики, если приглядеться.
Крим. Карточные домики, точно подмечено, вспомните только камень, что шел на строительство соборов, ничто с ним не сравнится.
Горман. Ни тебе фундамента, ни погреба, ничего вообще, как, спрашивается, прожить без погреба, на сваях, что ли, на сваях, как в озерных поселениях, вот вам и весь прогресс.
Крим. Вы, Горман, не изменились ни на йоту, все тот же старый забавник. Дело-то к семидесяти пяти идет?
Горман. К семидесяти трем, к семидесяти трем, скоро к праотцам.
Крим. Да бросьте вы, Горман, бросьте, мне скоро семьдесят шесть, вы еще молодой человек, Горман.
Горман. Ах, мистер Крим, у вас всегда острота наготове.
Крим. А знаете, Горман, почему бы нам не покурить за разговором, в самом деле… (Пауза.) Дочка опять сигареты вытащила, не дает мне курить, лезет в чужие дела, черт возьми. (Пауза.) А, вот они, вот, угощайтесь.
Горман. Я вас в расход не введу?
Крим. Какой расход, Бог с вами, вот, возьмите.
Горман. Плотно набито, никак не вытащить.
Крим. Подержите пачку. (Пауза.) Ах, трещины на пальцах замучили! Попробуйте-ка вы.
Горман. Вот так. (Пауза.) А теперь хорошенько затянуться, и еще раз, хотя теперешние сигареты — это уже не то, помните в армии махорку, помните черную махорку, вот это был табак.
Крим. Ну, черная махорка, мой дорогой Горман, черная махорка, еще бы, табак высшей пробы, королевский табак, как не помнить. (Пауза.) У вас огонек при себе?
Горман. Вообще-то нет, жена мне запрещает.
Пауза.
Крим. Вытащила и мою зажигалку, мерзавка, мое старое огниво.
Горман. Ничего, не страшно, я на потом оставлю.
Крим. Мерзавка, ясно как Божий день, и зажигалку стащила, это ни в какие ворота не лезет, ни в какие ворота, у меня уже ничего своего не осталось. (Пауза.) Может, попросим вон того господина? (Приближаются шаги.) Прошу прощения, сэр, огонька не найдется?
Шаги удаляются.
Горман. Да, теперешняя молодежь, мистер Крим, такая молодежь пошла, до стариков им дела нет. Подумать только, подумать только… (Внезапно воцаряется полная тишина. 10 секунд. Мелодия возобновляется, сбивается, прерывается. Тишина. Возвращается уличный шум.) На чем мы остановились? (Пауза.) Ах да, армия, вас призвали в девятисотом, в девятисотом, в девятьсот втором, правильно я говорю?
Крим. В девятьсот третьем, девятьсот третьем, а вас в девятьсот шестом, так?
Горман. В девятьсот шестом, Четем.
Крим. Артиллерия?
Горман. Пехота, пехота.
Крим. Вы что-то путаете, пехота была не в Четеме, неужто не помните, в Четеме стояла артиллерия, вы, верно, в Кетерэме были, Кетерэм, пехота.
Горман. Четем, говорю вам, помню ясно как вчера, паб Моррисона на углу.
Крим. Гаррисона. «Привал у дубков» Гаррисона, мне ли не знать Четем. Сколько раз мы отдыхали там с миссис Крим, Четем я знаю изнутри, Горман, вдоль и поперек, «Привал у дубков» Гаррисона, на углу, как ее, эту улицу, ну там, на пригорке, ах, ну ничего, всплывет, мне ли не знать «Привал у дубков» Гаррисона на углу как ее, проклятье, скоро имя свое забуду, там еще сквер, сейчас вспомню.
Горман. Моррисон ли, Гаррисон ли, но стояли мы в Четхаме.
Крим. Да не может такого быть, в Четеме артиллерия стояла, неужели забыли?
Горман. Я был в пехоте, в Четеме, в пехоте.
Крим. Пехота, ну да, пехота, в Четеме.
Горман. Я вам о том и толкую — Четем, пехота.
Крим. Да не может такого быть, вы, наверное, с войной перепутали, с мобилизацией.
Горман. Мобилизация, помилуйте, я мобилизацию помню как вчера, мобилизация, нас сразу же передислоцировали в Чешем, или нет, в Честер, точно, в Честер, там еще был паб Моррисона на углу и горничная, как же ее, Джоанна, Джина, Джейн, самое начало войны, мы всё никак не могли поверить, Честер, о эти счастливые дни!
Крим. Счастливые дни, счастливые дни, ну это, пожалуй, чересчур.
Горман. Я хочу сказать — начало, те первые дни в Четхаме, мы все никак не могли поверить, да еще та горничная, как же ее звали, ну не беда, вспомню. (Пауза.) Ну и ваш сын, конечно.
Рев двигателя.
Крим. Кхм?
Горман. Ваш сын-судья.
Крим. У него ревматизм.
Горман. Ах ревматизм… Ревматизм — штука наследственная, мистер Крим.
Крим. Что вы такое говорите, у меня никогда не было ревматизма.
Горман. Вспоминаю свою бедную старую мать, всего шестьдесят ей было, а не могла и пальцем пошевелить. (Рев двигателя.) Лекарства от ревматизма так и не придумали, у них одни атомные ракеты на уме, мне-то повезло, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. (Пауза.) Ваш сын, да, его имя мелькало в газетах, дело Картона, как же мастерски он вел это дело, да уж, вполне может собой гордиться, жена как раз читала об этом снова в утреннем «Жаворонке».
Крим. Вы хотите сказать — дело Бартона.
Горман. Дело Картона, мистер Крим, сексуального маньяка, в суде ассизов.
Крим. Это не он, он не в суде ассизов, мой мальчик не там, вовсе нет, он в суде графства, вы хотели сказать судья… судья… как же его… Тот, что председательствовал в деле Бартона.
Горман. А я думал, что это он.
Крим. Конечно нет, говорю же вам, мой мальчик — в суде графства, а не в суде ассизов, да, в суде графства.
Горман. Ох, ну знаете ли, суд графства или ассизов, для меня это всегда было китайской грамотой.
Крим. Ах, но разница-то большущая, великая разница, гражданское дело и уголовное, совсем другая история, как бы гражданское дело попало в «Жаворонка», я вас спрашиваю?
