Алджернон. Надеюсь, завтра будет хорошая погода, Лейн.
Лейн. Погода никогда не бывает хорошей, сэр.
Алджернон. Лейн, вы законченный пессимист.
Лейн. Стараюсь по мере сил, сэр.
Входит Джек. Лейн уходит.
Джек. Какая разумная, здравомыслящая девушка! Единственная девушка в моей жизни, которую я по-настоящему полюбил. (Алджернон хохочет.) Что это ты так веселишься?
Алджернон. Просто беспокоюсь о здоровье бедного мистера Банбери.
Джек. Если ты вовремя не остановишься, Алджи, у тебя из-за твоего дружка Банбери могут быть серьезные неприятности!
Алджернон. Обожаю серьезные неприятности. Единственная несерьезная вещь на свете — это серьезные неприятности.
Джек. Какая чепуха, Алджи! От тебя только и слышишь одну чепуху.
Алджернон. А от кого ты слышишь другое?
Джек бросает на него негодующий взгляд и выходит. Алджернон закуривает папиросу, читает адрес на манжете и улыбается.
Занавес
Действие второе
Сад в поместье мистера Уординга в Вултоне. Серая каменная лестница ведет к дому. Старомодный сад полон роз. Время года — июль. В тени большого тиса плетеные кресла, стол, заваленный книгами. Мисс Призм сидит за столом. Сесили в глубине сада поливает цветы.
Мисс Призм (зовет). Сесили, Сесили! Такое утилитарное занятие, как поливка цветов, — это скорее обязанность Моултона, чем ваша. Особенно сейчас, когда вас ожидают интеллектуальные наслаждения. Ваша немецкая грамматика на столе. Вам нужно открыть страницу пятнадцатую. Мы повторим вчерашний урок.
Сесили. А может быть, вы вместо меня дадите урок немецкого Моултону? Моултон!
Моултон (широко улыбаясь, выглядывает из-за живой изгороди). Да, мисс Сесили!
Сесили. Вам не хотелось бы знать немецкий, Моултон? Немецкий — это язык, на котором говорят в Германии.
Моултон (качает головой). Я не шибко-то люблю всякие чужеземные языки, мисс. (Почтительно кланяется мисс Призм.) Не в обиду будь вам сказано, мэм. (Снова исчезает за изгородью.)
Мисс Призм. Так дело не пойдет, Сесили. Сейчас же откройте вашего Шиллера.
Сесили (медленно, с неохотой подходит). Но я ненавижу немецкий. Ужасно несимпатичный язык. Я уверена, что после каждого урока немецкого я выгляжу подурневшей.
Мисс Призм. Дитя мое, вы ведь знаете, как вашего опекуна заботит, чтобы вы получили всестороннее образование. Уезжая вчера в Лондон, он особо подчеркнул важность изучения немецкого языка. Да и всегда, уезжая в Лондон, он подчеркивает именно это.
Сесили. Дорогой дядя Джек у нас очень серьезный! Такой серьезный, что иногда закрадывается подозрение — а вдруг он не вполне здоров?
Мисс Призм (распрямляется и говорит наставительным тоном). Ваш опекун в превосходном здравии, и строгость поведения весьма похвальна в таком сравнительно молодом человеке. Я не знаю никого, кто превосходил бы его сознанием своего долга и ответственности.
Сесили. Может быть, поэтому ему и бывает скучно, когда мы втроем?
Мисс Призм. Сесили, вы меня удивляете! У мистера Уординга очень много забот, и ему не до пустых, легкомысленных разговоров. Не забывайте также, сколько огорчений доставляет ему этот несчастный молодой человек, его младший брат.
Сесили. Вот было бы здорово, если бы дядя Джек позволил этому несчастному молодому человеку, его младшему брату, хоть иногда приезжать к нам. Мы бы на него влияли самым положительным образом, мисс Призм. Во всяком случае вы так уж точно. Вы знаете немецкий и геологию, а такие вещи очень сильно влияют на молодых людей.
Сесили начинает что-то записывать в своем дневнике.
Мисс Призм (качает головой). Не думаю, чтобы даже я смогла бы повлиять на человека, который, по словам его собственного брата, обладает таким безнадежно слабым и неустойчивым характером. Да я и не уверена, что взялась бы за его перевоспитание. Я не одобряю этой современной мании в один миг превращать плохих людей в хороших. Что человек посеет, пусть то и пожнет.
Сесили. Мне трудно представить, чтобы такие, как он, что-то сеяли, мисс Призм. А если бы даже и сеяли, почему их за это наказывать? Ах, почему в этом мире так любят наказывать?! Возьмем тот же немецкий — это сущее наказание! Все немецкий да немецкий — слишком много немецкого! Вы и сами говорили, что немцев стало чересчур много и Германия перенаселена.
Мисс Призм. Но это еще не причина, почему вы должны делать записи в своем дневнике, вместо того чтобы переводить «Вильгельма Телля». Отложите-ка дневник в сторону, Сесили. Я вообще не понимаю, зачем вам понадобилось заводить дневник.
Сесили. Дневник мне нужен, чтобы заносить в него чудесные тайны, которые есть в моей жизни. Если бы я их не записывала, наверно, я забывала бы про них.
Мисс Призм. Память, моя милая Сесили, — вот тот дневник, который мы постоянно носим с собой и которого нам должно быть более чем достаточно.
Сесили. Да, но в памяти обычно откладываются вещи, которые на самом деле не происходили и даже не могли бы произойти. Мне кажется, именно из памяти берутся сюжеты для всех этих трехтомных романов, которые присылает нам Мьюди
[15]
.
Мисс Призм. Не говорите так пренебрежительно о трехтомных романах, Сесили. Я и сама в молодости написала трехтомный роман.
Сесили. Правда, мисс Призм? Какая вы умная! Надеюсь, в нем был не счастливый конец? Я не люблю романов со счастливым концом. Они приводят меня в уныние.
Мисс Призм. Для хороших людей все там заканчивалось счастливо, для плохих — несчастливо. Это и называется беллетристикой.
Сесили. Может быть, вы и правы, но это ужасно несправедливо по отношению к этим людям… А был ли ваш роман напечатан?
Мисс Призм. Увы, нет. Рукопись, к несчастью, была брошена на произвол судьбы. (Сесили смотрит на нее с удивлением.) Я имею в виду — утрачена, потеряна… А теперь за работу, дитя мое; хватит пустых разговоров.
Сесили (улыбаясь). Но я вижу — к нам по садовой дорожке приближается доктор Чезьюбл.
Мисс Призм (встает и идет ему навстречу). Доктор Чезьюбл! Какой приятный сюрприз!
