Отто считал: отец, как и большинство немецких аристократов его поколения, до сих пор не может простить себе и только себе поражения Германии в Первой мировой войне, за которым последовало унижение нации подписанием договора в Версале. Всему виной пресловутые белые перчатки, которые потомственные аристократы никак не хотели снимать во времена, когда немцы были готовы строить новое общество, поднимать нацию с колен – возрождать из пепла и активно бороться с влиянием на их великую страну коммунистов и евреев, что, впрочем, часто не исключало одно другого. Когда идет борьба за будущее нации, белые перчатки должны снять все, и не в последнюю очередь это касается разведки.
Отто Дитрих не собирался сотрудничать с гестапо. Он вполне справедливо разделял убеждения Дитриха-старшего, что в тайную полицию массово пошли полуграмотные костоломы, в лучшем случае получившие лишь начальное образование. Работать плетьми и кулаками для них привычное дело. Но, запугивая нацию, гестапо отупляет ее, как отупляет страх вообще. Но, рассуждал Отто Дитрих, если методы гестапо лишены тонкости и потому не могут, с точки зрения культурного человека, считаться приемлемыми по отношению к населению Германии, кое-что из гестаповского арсенала вполне можно использовать в работе военной разведки. Разумеется, не буквально, а основательно их трансформировав согласно требованиям к работе разведчика.
Но суть, считал Дитрих, должна сохраниться: у врагов не должно быть ощущения безопасности даже в собственном тылу. Даже в первую очередь – в тылу.
Значит, ставку нужно делать на террор и диверсии. Это запугивает гражданское население, лишает армейские структуры стабильности, вынуждает военных стратегов делать поправки на возможность диверсии в том или ином направлении, на той или иной территории. Именно потому, после того как с помощью связей отца удалось попасть в структуру военной разведки, Отто в конце концов нашел себя в отделе, именуемом для краткости Абвер-2, и вплотную занялся разведшколами, силами которых готовились и проводились диверсии и теракты во вражеском тылу. Здесь Дитрих-младший обрел идеальную возможность применить свой аналитический ум для руководства грубой физической силой. Поставить логику и интеллект на службу управлению деятельностью диверсионных групп.
Обычно руководство Абвера-2 требовало увеличить количество забрасываемых групп и частоту отправок. Почему-то считалось: если парашютисты станут сыпаться во вражеский тыл, словно майские ливни с грозами, это принесет больший эффект. О том, что подавляющее большинство наспех подготовленных групп либо отлавливается органами советской госбезопасности, либо диверсанты идут каяться в НКВД и результат работы равняется в лучшем случае нулю, в худшем – минус единице, говорить было не принято.
Дитрих сделал довольно быструю карьеру не в последнюю очередь благодаря настойчивости в вопросах, касающихся организации диверсий в тылу врага. Дитрих же предпочитал непопулярный принцип: «Лучше меньше, да лучше», и со временем его подход стал давать более значительные результаты. Отсюда – карьерный рост, хотя за чинами потомок рода баронов фон Дитрихов как раз особо не гнался. Для Отто всегда важнее были полномочия, и чем шире – тем лучше.
Именно здесь, в харьковской школе, он получил желаемое.
Ситуация на фронте требовала от всех отделов разведки согласованных действий. Более того, Абвер в отдельных случаях мог контактировать с полевой полицией и гестапо, если вопрос касался борьбы с партизанами и подпольем в собственном тылу.
Ведь мало накрыть очередную банду, намного важнее повернуть операцию так, чтобы по возможности использовать источники подполья и партизан в интересах вермахта. Здесь требовались более тонкие стратеги, чем те, что работали в аппарате гестапо. Капитан Дитрих оказался одним из них.
И вот сейчас готовилась завершающая фаза одной из таких операций, в которой Абвер-2 в его лице сыграл первую скрипку. Отто не мог отказать себе в удовольствии обсудить свой замысел с тем человеком, который был способен по достоинству оценить красоту игры. По иронии судьбы, он возник в сценарии совершенно случайно. А теперь ему было уготовано сыграть одну из главных ролей, но уже – в другой постановке Отто Дитриха.
Для этого Дитрих и вызвал к себе Николая Дерябина.
– Вы давно ищете возможность со мной поговорить.
– Откуда вы знаете?
– Разве нет? – Брови капитана прыгнули вверх. – Или вы, Николай, считаете все произошедшее с вами в последнее время чем-то обычным? Разве вы готовились к такому повороту событий?
– Честно? – спросил Дерябин, поудобнее устраиваясь на предложенном стуле.
– Правду, только правду и ничего, кроме правды, старший инструктор Пастухов.
– Это ведь вы слили меня этим бандитам. Сознательно слили. Так?
– Не буду скрывать – расчет имел место.
– На что вы рассчитывали? Что меня убьют?
– И да, и нет, – проговорил Дитрих после короткой паузы. – Видите ли, Николай, я до последнего момента не знал, что мне с вами делать. Именно с вами: вы первый офицер НКВД в моей практике, согласившийся не просто работать на вражескую разведку, но и стать диверсантом. То есть, фактически убивать своих.
– Я объяснил свои мотивы.
– Верно. Только те объяснения меня все равно мало в чем убедили, Дерябин. Вы должны были доказать даже не мне, а в первую очередь самому себе собственную состоятельность как будущего агента-диверсанта. Хотя… почему будущего? Это теперь ваше настоящее, стоило вам переступить порог карантинного блока нашей школы. Мне стало интересно, сможете ли вы за себя постоять.
– Я детдомовский, говорил же.
– Именно потому я решил проверить вас таким вот не слишком приятным для вас методом. Детдом – борьба за выживание, ежедневное доказательство собственной значимости, силы, стойкости, разве нет?
– Скажем, да… И что?
– Раз вы стали старшим инструктором, это значит, вы с честью выдержали испытание.
– Я горжусь собой, господин капитан. Но вот если бы тот… который Мельник… Если бы он покончил со мной раньше, если бы его не остановили тогда, в казарме?
– Как вы, наверное, поняли, этого не должно было случиться.
– Не скажите, господин капитан, ох не скажите! Те, кто вокруг, мои так называемые новые товарищи…
Дитрих прервал Дерябина, щелкнув тонкими пальцами.
– Момент, Дерябин! Один момент! Хочу сразу же настроить вас вот на что. Люди, которые сейчас окружают вас и с которыми вы делите все тяготы здешней службы – не так называемые. Они самые настоящие товарищи, не в большевистском смысле этого слова. Коммунисты вообще испортили много хороших слов, дав им новый, не всегда адекватный смысл. Тот же «товарищ»… Еще вчера так можно было обратиться к любому, кого считаешь своим коллегой, добрым приятелем, единомышленником. Сегодня же мир, с легкой руки коммунистов, поделен на товарищей и господ. И если кто-то считает себя господином, то он непременно классовый враг товарищу. Скажите, я ведь прав? Я прав! – Он перевел дыхание. – Мне кажется, такое положение вещей продлится, к сожалению, еще очень долго. Однако я отвлекся, Николай, – пальцы снова щелкнули. – Курсанты, с которыми вам приходится иметь дело уже как старшему инструктору, именно что ваши товарищи. Которым вы должны либо доверять, либо принять решение добровольно покинуть школу. Последствия вам известны.
