Резкий звук заставил немца направить автомат на его источник. Очередь рассекла кричащую женщину наискось, одна из пуль изуродовала лицо. Теперь стало тихо.
Немец приказал что-то, однако у Татьяны не осталось сил и желания напрягать мозги, чтобы перевести его слова. Комната быстро стала наполняться вооруженными людьми, немецкими солдатами в форме СС вперемешку с одетыми кто во что горазд полицаями.
Стены рухнули от трубных звуков.
Выставив руки перед собой, но не выпуская при этом пистолет, Татьяна Зимина медленно выпрямилась. Руки чуть приподнялись: все должны понять – она сдается.
Ни одного из лиц не различала. Вместо них перед ней как никогда ясно и четко возникло лицо мужа, не сдавшегося в плен в бою под Минском. На глаза навернулись непрошеные, совсем уж неуместные слезы. Татьяна не знала, по ком плакала, кого оплакивала здесь, перед врагами. И не оставила себе времени, чтобы ответить на этот вопрос.
Она вообще не собиралась давать себе больше ни секунды. Ведь каждая лишняя секунда – это секунда колебания.
Сквозь слезы Таня улыбнулась.
Вытерла влагу свободной рукой.
Сделала еще шаг назад, демонстративно поднимая руки выше и показывая всем свою готовность сдаться. Она не бросила оружие, просто держала пистолет так, чтобы видно было – огрызаться не станет, не опасна.
А потом выпрямила спину, закрыла глаза, стремительно, будто боясь – опередят, сунула дуло в рот и сделала свой последний в жизни выстрел.
4
Харьков, разведывательно-диверсионная школа Абвера, апрель 1943 года
– Шнапс – дерьмо, коньяку не достать, а водки нету. Вывод – лакаем шнапс!
Уже давно стемнело, троица собралась в столовой, по праву старшего инструктора Дерябин мог позволить такие посиделки себе и новым, точнее – старым знакомым. Молчаливый повар, до войны тоже служивший поваром в одной из здешних воинских частей, выложил начальству в отдельную миску несколько костистых кусков отварной говядины, явно выловленной из обеденного супа, поставил остатки перловой каши с маслом, бросил сверху на эту горку три кубика маргарина. Взглянув на приготовленную еду, Николай хмыкнул, прибавил к натюрморту плитку немецкого шоколаду…
…Еще утром, когда Дитрих, очень довольный собой, явно предвкушая эффект, пригласил парочку агентов в свой кабинет, Дерябин действительно поразился. И, признаться, поражался до сих пор – но не тому, что увидел тех, с кем точно не надеялся встретиться.
Нет.
Поражало Николая как раз то, что его ничуть не удивляет появление Васьки Борового, лагерного могильщика, и, главное, живого и здорового Степана Кондакова. Это его перешептывание с гаденышем Дроботом он как-то зацепил вниманием в лагере. Оба старались соблюдать конспирацию, но Дерябин сразу расколол – эти двое что-то замышляют. Другие пленные либо подыгрывали, либо, что более вероятно, не обращали на парочку внимания, полностью погрузившись в себя. Не засек бы их контактов и Николай, не держи он тогда все время Дробота в поле своего зрения. И то, что замышляется попытка побега, стало ясно ему очень скоро.
Спросив при виде их: «Что это значит?», Дерябин тут же, не дав им насладиться маленьким сюрпризом, уточнил и пояснил: его интересует, почему для своих оперативных комбинаций Кондаков, наверняка – не без благословения Отто Дитриха, выбрал из всех пленных-смертников именно Романа Дробота. Ведь тот факт, что они здесь, а Дробота нет, подтверждает его предположение – рядового в лагере взяли в оборот немецкие агенты. То есть, побег, раскрытый Николаем, на самом деле готовился изначально. Это, как он знал, называется оперативной комбинацией. Так почему же в свою комбинацию они, агенты, ввели именно никчемного Дробота? Не предложив бежать, например, Николаю Дерябину.
И вообще – какая роль отводилась лично ему?
Явно не ожидав именно такой реакции, больше напоминающей претензии, Кондаков с Боровым переглянулись. Но на первый план снова выступил капитан Дитрих.
– Николай, вы меня разочаровали сейчас, – проговорил он без тени иронии. Действительно, немец казался несколько озадаченным.
– Чем, интересно?
– Слишком большое значение придаете собственной персоне. Честолюбие – это неплохое качество для мужчины и офицера. Однако, если только вы сейчас не играете в непонятную мне свою маленькую игру, с подобной завышенной самооценкой надо бы заканчивать.
– Да не играю я ни в какие игры! И теперь я вас точно не понимаю, господин капитан!
– На полтона тише… если можно. Вы мне нравитесь, но все равно ваше положение требует большей сдержанности. Хорошо, объясню более точно, – Дитрих бросил быстрый взгляд на своих агентов. – Вы в моей комбинации случайный человек, Дерябин. Такой же, как тот ваш товарищ, который думает, что ему удалось бежать, узнав заодно важную тайну, и что ему повезло. Ему, возможно, крупно повезет, если до полуночи он еще останется жить. Хотя кто знает, глядишь – ему и остальным покажется лучшим выходом умереть в бою. Мне кажется, вам сейчас повезло больше. Вы ведь случайно оказались тогда в строю именно десятым, так?
– Теперь не знаю.
– Бросьте, Дерябин, бросьте! Окажись вы на перекличке другим номером, остались бы в лагере! И кто знает, может, сегодняшний день стал бы последним в вашей жизни, вот тут уже наверняка! Вы правда испугались верной смерти, Дерябин! Я – прав? Я прав! Потому шагнули из строя! Никакого расчета! Ноль!
Соединив большой и указательный пальцы правой руки в колечко, Дитрих показал получившуюся фигуру сперва Николаю, потом – своим агентам, уже понявшим: сюрпризы отменяются.
– Зачем же тогда вы со мной возитесь, раз не строили на мне расчет? – тихо спросил Дерябин.
Отто поднес фигуру из пальцев к правому глазу, прищурил левый, теперь глядел на Николая будто через лорнет.
– Вы сами захотели быть мне полезным, разве нет? Вы сдали побег, о котором слишком удачно для себя догадались, за что эти двое уже получили надлежащую порцию тумаков. В фигуральном смысле, разумеется… Плоховато сработали, раз их раскусил посторонний. Хотя, конечно, никто не знал, что вы служите… служили в НКВД. Но ведь в основном все шло по плану, побег сорвался запланированно, Кондаков изобразил убитого шальной пулей, как и замышлялось… Послушайте, неужели вы всерьез решили тогда, что сбежать из лагеря, даже таким необычным и неожиданным способом, вот так просто?
Дерябин промолчал. Опустив руку, Дитрих зачем-то одернул мундир, прошелся по кабинету, встал так, чтобы видеть всех, продолжил:
– Вообще-то эти двое меня разочаровали даже больше, чем вы думаете. Особенно Кондаков. Кстати, в лагерь обоих поместили под теми фамилиями, под которыми они проходят здесь, в школе. Так что можете продолжать называть их Кондаковым и Боровым, не ошибетесь. Для них вы – старший инструктор Пастухов, и они теперь обязаны вам подчиняться. Такое вот наказание за то, что не расшифровали в лагере среди пленных чекиста.
