– Да, у вас довольно свежий вид. Однако и вам, Владимир Алексеевич, полезно несколько отдохнуть. Заснуть вы не заснете, а полежать хорошо. Ведь дело еще только в первой половине. Все распоряжения мной сделаны. Вам нечего себя подставлять под английские снаряды. Не ровен час… Вам все известно, что делается на левом фланге, от его светлости и вот от меня. Право же, поезжайте-ка до дому!
– А вы, Эдуард Иванович? – улыбаясь, спросил Корнилов.
– Я? Я еще не был на правом фланге.
– Но и вы устали! Я не могу вам на комплимент ответить комплиментом: у вас очень утомленный вид. Вам тоже надо помыться и полежать. Все, что делается на правом фланге, я вам доложу подробно. Им не хватает только воды – я распорядился послать. Право, так… Я всё там видел.
– Нет. Знаете русскую пословицу: «Свой глаз – лучший алмаз».
Они разъехались: Тотлебен направо, Корнилов с Жандром налево. Держась с адмиралом стремя в стремя, Жандр продолжил уговоры Тотлебена, чтобы Корнилов отдохнул.
– Оставьте это, Александр Павлович! – оборвал Корнилов своего флаг-офицера. – Что скажут обо мне солдаты, если меня сегодня не увидят!
Жандр умолк. Миновав Пересыпь, они поднялись по крутой тропинке прямиком к Третьему бастиону. Тут их встретили начальник артиллерии Ергомышев и командир бастиона Попандопуло со своим адъютантом. У Попандопуло голова была обмотана по самые глаза, как чалмой, белой повязкой.
– Вот, англичане из меня турка сделали! – пошутил Попандопуло.
И точно, носатый, черный, как жук, Попандопуло походил в своей чалме на турка. У Корнилова мелькнула мысль: как это человек может еще шутить, когда всего час тому назад у него убило сына!
На бастионе то и дело рвались бомбы. Все стали убеждать Корнилова не подвергать себя опасности, обещая ему, что каждый свято исполнит до конца свой долг.
– Я знаю, господа, что каждый из вас поступит, как честь и обстоятельства требуют, но я в такой торжественный день имею душевную потребность видеть наших героев на поле их отличия! – отвечал Корнилов.
Покинув Третий бастион, Корнилов поскакал вдоль траншей к Малахову кургану. На пути туда он, увидев открыто стоящие батальоны Московского полка, послал Жандра с приказанием отвести солдат за Лазаревские казармы: их старинные стены, построенные в пять кирпичей, могли служить хорошим прикрытием. Исполнив поручение, флаг-офицер нагнал адмирала за мостом через Доковый овраг. Корнилов стоял, окруженный матросами флотского экипажа. Матросы приветствовали любимого адмирала громкими криками. Корнилов сделал знак рукой, требуя тишины. Крики умолкли.
– Будем кричать «ура», когда собьем все неприятельские батареи. А покамест замолчали только французские, – сказал Корнилов.
Въехав на курган с западной стороны, Корнилов сошел с коня у правого фланга вала, прикрывающего Малахову башню с юга. Башня с разбитым верхом уже молчала. Курган отвечал англичанам из орудий, поставленных за земляным валом, который охватывал башню подковой с восточной стороны.
Корнилова встретил начальник кургана адмирал Истомин.
Пятиглавая батарея
На высоте кургана, освежаемого дыханием двух бухт, не было того нестерпимого чада, как на Пятом бастионе. Дым стлался низко. Его всасывали бухты по Доковому оврагу и Килен-балке. Солнце сияло. Близился полдень. Английские батареи легко различались на фоне гор. Одну из них, вооруженную пятью тяжелыми дальнобойными пушками, на кургане успели уже прозвать «пятиглавой». В отличие от французов, англичане стреляли не залпами, а методично, по порядку: начиная с левого края батареи, из каждой амбразуры вылетали последовательно один за другим пять клубов дыма, и вслед за ними слышались пять раздельных ударов. Затем наступало молчание, и все повторялось снова в том же порядке.
Батарея вспыхнула огнем из левой амбразуры.
– Пушка! – крикнул сигнальщик.
Он стоял на завалинке
[237]
перед бруствером и, выставясь по пояс, неотрывно наблюдал через вал за неприятельской батареей. Матросы, не обращая внимания на остерегающий крик, возились около орудий; комендоры без команды, как один, приложили пальники, и грянул залп, окутав бастион дымом.
Первое английское ядро упало посредине между башней и валом и, чмокнув, сразу ушло в землю со звуком, напоминающим прыжок испуганной лягушки с берега в воду.
– Пушка! – повторил сигнальщик.
– Второе! – сказал Истомин.
Второе ядро упало плоско и зарылось в землю с проворством крота, оставляя на поверхности взрытую кривую борозду.
Третье ядро попало на огромную плиту камня, брошенного за ненадобностью при постройке башни, и, сделав рикошет
[238]
, с визгом пронеслось через головы адмиралов.
Четвертое ядро ударило в верх башни и брызнуло веером каменных осколков.
Пятое ядро, упав, заметалось по бастиону: катаясь по земле, оно кончило тем, что ударило в сложенные у одной из пушек пирамидкой ядра и тут затихло.
– Теперь пять бомб – это будет серьезней! – хмурясь, сказал Истомин.
Бастион едва успел послать англичанам еще один залп, как сигнальщик крикнул:
– Бомба!
Матросы разбежались от орудий под защиту вала и пали на землю.
– Наша! – прибавил сигнальщик.
Бомба ударила по ту сторону вала и взорвалась, не причинив никакого вреда.
Вторая бомба упала посредине бастиона и несколько секунд шипела, брызжа красными искрами, потом затихла и погасла.
– Сдохлась! – крикнул кто-то из матросов.
– Бомба! Наша! – предупредил сигнальщик через несколько мгновений.
Этим коротким перерывом воспользовались матросы у орудий, чтобы сделать кое-что для подготовки нового залпа, и опять по крику сигнальщика притаились. Бомба взорвалась на бастионе в то самое мгновение, как упала; со звоном и визгом полетели осколки. Вонючий дым растаял.
– Благополучно! – крикнул сигнальщик, оглянув бастион после разрыва.
Никто не был ранен.
Четвертая бомба ранила осколком в левую руку одного из пушкарей. Направляясь на перевязочный пункт позади кургана, отмеченный красным флагом на шесте, матрос прошел мимо адмирала, придерживая перебитую руку правой рукой, и смотрел на нее, как смотрит мать, баюкая ребенка. Матрос морщился и жалобно улыбался.
Пятая бомба подкатилась к средней пушке и привалилась к ее лафету. Она грозила при взрыве разбить его и вывести пушку из строя. Комендор этого орудия проворно подбежал к бомбе, с усилием поднял ее и кинул в ушат, где мочили банники.
– Померши! – крикнул он товарищам.
