Ни о какой взаимовыручке и речи не было. Каждый был только сам за себя. От подобных повадок Нефёдова просто воротило. Эскадрилью не зря прозвали «Проделки скунсов». Правда, сами её лётчики утверждали, что название им дано в честь известного комикса – за независимость. Их, мол, недолюбливает начальство за то, что они частенько игнорируют его глупые приказы. Но зато, дескать, «крылатых скунсов» боится и ненавидит враг…
Все эти разговоры были ложью от начала и до конца. Лётчики эскадрильи действительно часто не выполняли или нарушали отданные им приказы. Но делали они это не из желания проявить творческую инициативу в решении боевой задачи, а только лишь из страха в подленькой надежде пересидеть в безопасности очередной день опасной командировки, пока кто-то другой с риском для жизни подчистит оставленное ими дерьмо.
Несмотря на все свои бравады, «скунсы» сами прекрасно осознавали собственное ничтожество. Если в других эскадрильях легиона активно экспериментировали с различными схемами окраски самолётов, придумывали воинственные эмблемы в виде грифонов на килях и фюзеляжах, а также других фантастических животных, мечей и молний, черепов с костями, тигров и львов, карточной символики, то машины «вонючей» эскадрильи были окрашены в обезличенный серый цвет. И это было весьма показательно. Ибо эмблемы и прочая «боевая раскраска» отражают дух и реальные ратные заслуги подразделения.
«Скунсы» без зазрения совести гадили всем, и за это их ненавидели в других эскадрильях. Поэтому небольшой коллектив эскадрильи, по сути, являлся изолированным от всех гадюшником на авиабазе. Остальные старались не общаться со «скунсами» без особой необходимости. Они являлись персонами нон грата в общем баре авиабазы и проводили послеполётное время в собственной пивнушке, презрительно именуемой соседями по авиабазе «кабинетом скунса».
Попасть в эскадрилью отверженных было большим унижением. Сюда обычно «опускали» за неоплаченные карточные долги и шулерство, воровство у товарищей, неоднократное дезертирство с поля боя и другие прегрешения, которые в любой военной среде равносильны потери чести.
Это было худшее подразделение легиона. Хенк-бомбардировщик надеялся, что, определив своего врага в местную секту отверженных, сумеет создать вокруг него вакуум. А презренного прокажённого-одиночку ликвидировать не сложно. Никого не возмутит любой произвол по отношению к нему. Даже Хану будет сложно заступиться за своего старого знакомого, не потеряв изрядной доли авторитета в глазах подчинённых.
Но Хенк в очередной раз просчитался с Нефёдовым. С первого же дня в новом коллективе Борис взялся за дело так рьяно, что даже в других эскадрильях впервые заговорили об одном из «скунсов» с уважением. В районе цели майор Эрнест не спешил поскорее разгрузиться, на глазок определив расположение неприятельских позиций. Он всегда старался действовать наверняка, проводя над целью столько времени, сколько позволяла ёмкость его топливных баков, или столько, сколько требовала боевая обстановка.
Несколько раз, несмотря на чрезвычайно высокий риск, Борис садился под огнём противника в расположении окружённых частей, чтобы эвакуировать раненых. Порываться в такие районы приходилось ломаным маршрутом, пытаясь миновать возможные места засад зенитчиков, заходить на посадку над головами неприятельских солдат. От таких рейдов волосы могли поседеть даже у самого закалённого вояки: пока шла погрузка раненых, вокруг продолжали рваться мины, пулемётные трасы проходили впритирку к крыльям. Ты не глушишь двигатели, готовый по первому сигналу стоящего перед кабиной офицера дать полный газ и пойти на взлёт. А за спиной у тебя в грузовом отсеке настоящая преисподняя: люди с выбитыми глазами, обожженные, с оторванными конечностями. Сплошное шевелящееся окровавленное мясо. Но никто даже не пикнет. Выносливые, черти!
После одного полёта, когда пришлось в нескольких проходах сбрасывать окруженцам грузы с минимальной высоты, Нефёдов вернулся на базу с пятнадцатью пробоинами. Затем последовали несколько довольно успешных рейдов, в результате которых удалось снять угрозу для города, в случае падения которого для повстанцев был бы открыт прямой путь на столицу, и они всего через сутки могли бы вздёрнуть Арройю и его министров на балконе президентского дворца, а заодно сжечь живьём тех наёмников, которые не успели бы улететь.
Вскоре самолёт Нефёдова в жёлто-зелёном камуфляже для действий над джунглями и с большой цифрой 15 на фюзеляже получил у чернокожих солдат прозвище Aardvark. Так местные называли мифическое существо, способное проходить сквозь стены и внезапно появляться из темноты над бивуачным костром, чтобы схватить душу жертвы. Подобным образом Борис ночами «проходил» сквозь стены партизанских ПВО, внезапно появляясь над лагерем повстанцев…
Напряжённая работа практически в круглосуточном режиме отнимала слишком много сил у уже немолодого лётчика. К тому же Нефёдов с трудом переносил местные погодные условия и чувствовал себя на вершине блаженства, лишь погрузившись в голубой бассейн, устроенный в тени апельсиновых деревьев. Этот райский уголок Хан пробил у самого президента в качестве профилактория для своих лётчиков.
В жарком экваториальном климате Центральной Африки даже самолёты долго не выдерживали из-за резких перепадов температуры, ужасающей жары и высокой влажности. Чего уж говорить о людях. Испепеляющая жара в этих краях давно стала легендой у тех, кто бывал здесь и сумел выбраться обратно в Европу. «Птицы садятся на телеграфные провода и тут же падают наземь уже зажаренными» – такая шутка стала навязчивой среди лётчиков.
Когда солнце в зените, аэродром становится адским пеклом: каучуковые подошвы ботинок прилипают к горячему бетону, а обшивка самолёта раскаляется так, что, дотронувшись до неё рукой, не защищённой перчаткой, можно получить самый настоящий ожог. И всё это при очень высокой влажности, которая изнуряюще действует на уже немолодое сердце. Поэтому в разгар рабочего дня было только одно желание: как можно скорее в кабину и на высоту, ибо там спасительная прохлада и дышится намного легче.
Ну и конечно, мощнейшие психологические нагрузки! Слишком часто за последнее время Борису приходилось заглядывать за ограничительную черту. Нервы его были натянуты до предела, организм напоминал выжатый лимон.
Одежда висела на нём как на вешалке. По привычке пытаясь с иронией смотреть на любые жизненные тяготы, Борис говорил про себя сослуживцам:
– Сейчас у меня идеальный жокейский вес. При моём небольшом росте я не утомлю коня. К нашим хилым крылатым «конягам» это тоже относится. Надо попросить начальство, чтобы мне прибавили жалованье за экономию ресурса двигателя и бензина.
От африканского загара и тяжёлой работы Борис почернел и высох, постарев лет на десять. Тем не менее когда после полётов старый солдат выходил в раздевалку из душа, то ловил на себе уважительные взгляды сослуживцев. В его широких плечах, крепко сбитой фигуре, небольших мускулах, быстрых движениях по-прежнему чувствовалась большая природная сила и неисчерпаемый запас выносливости.
Хотя примерно пятнадцать процентов лётчиков-наёмников (как ни странно, обычно это были самые молодые и физически крепкие парни) гибли или теряли работоспособность именно по причине профессионального выгорания. Некоторые из них из-за сильного нервно-психического истощения мучились от хронической бессонницы. Чтобы заснуть, парни сидели в баре до закрытия, напиваясь почти до бессознательного состояния. Но наутро у них тряслись руки и болела голова. Это только ускоряло трагическую развязку.
