Те же невысокие горы и то же мелколесье, но уже никто не мог с уверенностью сказать, что за очередным «слепым» поворотом ясно различимой в свете звёзд и луны тропы, не подстерегает засада. А ещё от невидимой и, кажется, неблизкой Белогорской дороги доносился время от времени гул моторов, а иногда — характерный звук мотоциклетных выхлопов..
Сергей шел впереди, «кубанцы» — в трёх — пяти шагах за ним. Шёл почти бесшумно (а они, хоть и старались, всё равно время от времени оступались или оскользались, — всё-таки не день, да и навыки у них были ещё не очень); шёл, чуть пригнувшись, пружиня на сильных ногах. В правой руке — ППШ, в левой несёт за верхнюю рукоятку верную «шкоду» ZB, ручной пулемёт чехословацкого производства. Так и плывут два тускло поблескивающие ствола параллельно земле на уровне чуть выше его колен.
«Кубанцы» тоже вооружены: у всех шестерых карабины и по гранате, а у Володи и у Саши ещё и автоматы. У Вовки ППШ, а у Сани — трофейный «рейнметалл».
Вдруг мелколесье как ножом обрезало: дальше начинались поля и сады, а за ними хорошо просматривались мазанки и сакли Биюклы, деревни со смешанным украинским и татарским населением.
Дохнул лёгкий ветерок и принес характерные деревенские запахи и звуки: блеяние овец, какой-то скрип, кизячный дымок и ленивый перебрех собак.
— Так, малой, — обратился к Володе Сергей Хачариди. — Вон видишь ту сараюшку?
«Сараюшка» светлела освещённой луною стеной на самом краю огорода, а за ней просматривалась часть двора и тёмного дома с верандой.
«Малой» кивнул.
— Оттуда дом Кевсер просматривается отлично, — продолжил Сергей. — Заползи и посмотри: как там что. Если всё спокойно, — перед домом, у летней кухни должен стоять на столе кувшин, высокий такой. Просто вода, но это знак. Сиди и не высовывайся. Ну и если что — огнём прикроешь.
— А вы как?
— В свой «почтовый ящик» заглянем, и к дому пройдём — вот оттуда, слева. А ты, как что не так, кричи совой.
…В доме же, предназначенном для большой татарской семьи, в самом деле собралось много народу. Вот только хозяев было всего трое — сама Кевсер, её мать и отец, а остальные были полицаями под предводительством двоих немецких жандармов.
Стариков заперли в дальней комнате, а Кевсер уже полчаса допрашивали, но пока что без особого рукоприкладства.
Девушка отчётливо понимала, что кто-то из «добрых соседей» донёс, что в этот дом приходят партизаны, быть может, даже «тот самый» Серый Грек, весть о котором докатилась до оккупантов, — а возможно, и подсказал вероятное время визита лихого партизана.
— Думаешь, дождёшься? — хохотнул жандарм.
По-русски он говорил очень хорошо, с совсем небольшим акцентом. Из фольксдойчей, наверняка.
Кевсер промолчала.
— Мы тоже хотим дождаться. Ну, говори, — какой тебе подарочек из лесу принесут?
— Ничего я вам не скажу — отрезала Кевсер.
— Что ж, на одной перекладине болтаться будете, а дом спалим, маму, папу спалим. Аллее капут.
— Только и умеете, — сорвалось у Кевсер.
Второй жандарм засмеялся и что-то быстро сказал по-немецки.
Кевсер не поняла, что, а первый, — полицаи называли его «господин фельдфебель», — прошёл к двери в девичью спальню, заглянул туда и вернулся.
Кевсер тем временем хотела засветить лампу (керосинка на подоконнике углового окна был дополнительным сигналом тревоги), но фельдфебель рывком выхватил керосиновую лампу из её рук. Затем кивком указал Кевсер на дверь спальни.
Кевсер, будто не понимая, отошла подальше к окну.
Тогда фельдфебель намотал на кулак её косу, втащил девушку в спальню, захлопнул за собой дверь и толкнул к кровати.
— Ложись.
«Лучше умру стоя», — мелькнула в сознании у Кевсер, бывшей отличницы советской школы, оборванная фраза Долорес, и она закричала:
— Сволочь фашистская! Не бывать этому.
— Раз жить не хочешь, тогда ложись. Всё равно скоро повесим.
— Ещё неизвестно, кто первым будет висеть — я или ты, гад!
Фельдфебель бросил Кевсер на кровать и стал срывать с неё платье. Но девушка изловчилась и, сколько было духу и силы, толкнула фрица в грудь ногами. Он отлетел, шарахнулся о стенку и выругался по-русски.
А Кевсер, как ошпаренная, выскочила из спальни.
Фельдфебель остался за дверью, а второй немец встретил её гоготком, но не тронул.
Кевсер перевела дыхание. Время приближалось к одиннадцати, вот-вот появится Сергей, а она не сможет выйти, сообщить о засаде. У окон сидят полицаи и не спускают глаз со двора.
«Как предупредить его?» — спрашивала себя Кевсер.
А тут ещё этот фриц… ужас какой! Никак не очухается в спальне. Видать, и желание всё пропало.
Во что бы то ни стало надо унести кувшин со стола во дворе. Время неумолимо близится…
Кевсер попросила разрешения напиться. Немец молча выслушал, что-то соображая. Потом кивнул:
— Я, вассер. Гебен зи мир.
Это Кевсер поняла; она подошла к окну и указала на кувшин, стоящий на столе посередине двора.
— Гут вассер, йа?
— Даффай, — приказал немец по-русски.
И Кевсер, не чувствуя ног и дрожа всем телом от радости, выскочила в приоткрытую дверь. Подбежала к столу, подхватила и внесла кувшин в дом, подала его немцу.
Тот жестом приказал напиться сначала ей самой.
Кевсер налила воды в кружку и выпила. Тогда и немец сделал то же.
«Ага, боитесь? Чтоб не отравили?!» — подумала девушка.
Сердце стучало от радости, что успела подать условный знак.
«В эту ночь петухи, наверное, опоздали со своим пением», — подумал Володя.
Клонило ко сну. Зевота раздирала рот до ушей, но надо было смотреть на двор, на кувшин и на дверь. Володя вновь зевнул — да так и застыл: скрипнула дверь веранды и выскользнула девушка. Пятно её лица, освещённого луной, казалось мертвенно-бледным. В чёрном зеве двери сверкнул холодный блик на стволе автомата, направленного ей в спину. Она не шла, а летела к столу, белая накидка крыльями развевалась у неё за спиной. Мигом схватила кувшин и так же быстро нырнула в темноту, словно унесши сияние луны с собой.
Облака опять надвинулись, и стало темно.
То ли это была явь, то ли сон, — так произошло всё быстро и неожиданно.
И в это время, словно сговорившись, заорали все разом петухи села.
Через полминуты вновь настала тишина. Но сон как рукой сняло.
Вдруг вдали за селом прозвучало несколько одиночных выстрелов и эхо в горах повторило их.
Володя ещё внимательнее прислушался.
