Всякий раз, когда он думал об Асе, на него накатывала теплая волна непонятного волнения. Но разум мстительно подсказывал, что его звонок Асе будет выглядеть ужасно нелепым. Нельзя же всерьез ссылаться на детсадовскую увлеченность! Тем более что он даже не мог толком представить, как может сегодня выглядеть раскосая черноглазая кроха, которая на занятиях по физкультуре стояла последней в девичьем ряду. Но всякий раз, когда его очередной роман давал трещину, он почему-то вспоминал об Асе.
Беркас отнюдь не был обделен вниманием женщин. Два его брака распались, просуществовав каждый по семь лет. Вот и не верь после этого в то, что семь лет являются для супружеской жизни критическими! Третий брак именовался гражданским, длился три года и тоже, кажется, шел под откос.
С очаровательной длинноногой блондинкой Леной, которая была моложе Беркаса на пятнадцать лет, он не находил общего языка на почве, как он выражался, мировоззренческого конфликта. Единственным местом, где они по-прежнему нравились друг другу, была постель.
...Лена с грациозностью жирафы заходила в полумраке в спальню, распространяя запах воды, какого-то легкого парфюма и желания, которое мутило Беркаса почти до потери сознания. Она всегда входила в спальню после него, всегда обернутая влажным полотенцем, всегда чуть-чуть мокрая, недовытертая, как говорил про себя Беркас. Ложилась рядом, сбрасывала полотенце, а дальше... дальше оба улетали так далеко, что для них было нормой, проснувшись утром, вежливо поинтересоваться друг у друга: а чем, собственно, кончился вчерашний вечер?
...Однажды, придя домой и в тысячный раз обнаружив, что Лена, закатив от удовольствия глаза к потолку, слушает бессвязные выкрики какого-то дебила, причем аудиосистема включена на полную мощность, Каленин, не говоря ни слова, выключил звук, достал из дисковода диск, прочел фамилию исполнителя: Бацилла, после чего покорежил диск и выбросил в помойное ведро.
Лена также молча встала с дивана, подошла к обеденному столу, взяла в руки вазу, сделанную в виде большой фиги, где вместо ногтя большого пальца была дырка, куда вставлялся цветок, подержала вазу на весу, внимательно осмотрела палец без ногтя и лениво произнесла:
– Грибок, похоже, у твоей вазы! – после чего равнодушно грохнула вазу об пол. Потом потянулась всем своим сочным, длинноногим телом и пошла к выходу. Уже надев кроссовки ядовито-фиолетового цвета и с очевидным удовольствием оглядев себя в зеркале, Лена спокойно сказала: – Козел ты, Беркас Сергеевич! В постели ты классный. А во всем остальном – козел!
Во дворе взревел мотор маленького «ситроена», купленного Беркасом специально для Лены, которая почему-то считала марку «Ситроен» самой крутой из всех.
Грохнули ворота, и Лена исчезла: вполне вероятно, что навсегда...
...В трубке раздавались бесконечные гудки. Ася не отвечала. Беркас прекратил набор и вдруг подумал: а как надо к ней обращаться? Ася? Ася Руслановна? И вообще – какое у нее полное имя? Может быть, даже не Ася?
Мобильник завибрировал, и одновременно зазвучала известная музыкальная фраза из сороковой симфонии Моцарта. Каленин поморщился, так как уже тысячу раз собирался поменять мелодию звонка. В телефонном исполнении любимый Беркасом Моцарт звучал как-то вульгарно. В трубке послышался незнакомый женский голос:
– Доброй ночи. Вы набирали мой номер...
Беркас посмотрел на часы и с ужасом понял, что набирал Асин номер в первом часу ночи.
– Здравствуйте. Простите, ради Бога! Действительно, поздно уже... Это Каленин.
– Кто?
– Ася... Ася Руслановна! Это Каленин. Беркас...
Каленин услышал, как Ася звонко рассмеялась и очень приветливо сказала:
– Беркас! Неужели это ты? Мне папа в лицах рассказал о вашей встрече в Думе. Про римских императоров... Я так смеялась! Я почему-то была уверена, что ты позвонишь. Здорово, что ты позвонил!
– Правда? А я ужасно стеснялся. Думал, ты не вспомнишь. От стеснения даже на часы не посмотрел. Действительно, жутко неудобно.
– Ну что ты! Я сына укладывала, поэтому трубку не снимала. Ему уже семь лет, но без мамы не засыпает, оболтус. Слушай! Если бы ты не позвонил, то позвонила бы я. Мне нужно с тобой пошептаться.
Каленин обомлел.
– Хоть сейчас!
– Сейчас поздно, Беркас, – вновь рассмеялась Ася.
– Тогда завтра, в любое время!
– Хорошо! Давай завтра где-нибудь кофе попьем. «Шоколадницу» на Большой Дмитровке знаешь?
– Рядом с Генпрокуратурой? Конечно!
– Жду в три. Годится?
Шарпею – политическая казнь!
...Игнатов наклонился через стол поближе к сыну и почти шепотом сказал:
– Я, Саша, заказчиков моих, как букварь, читаю. Они самоуверенные бараны! Ведь что удумали?! – Игнатов соорудил на лице ехидную гримасу. – Они хотят, чтобы бывший гэбешник хлопнул Президента России. Мотив есть – месть за сына. Исполнитель – ты, по слухам, гениальный снайпер, который нашим российским гражданам будет представлен как изменник и «солдат удачи», за деньги готовый на любой смертельный выстрел.
– А я ведь действительно всегда стрелял за деньги. А за что еще?
– Ладно, давай замнем эту тему. Я продолжу. Дальше нас торжественно сдадут ребятам из ФСБ, а скорее, прикончат на отходе. Дело сделано, и концы в воду: демократично избранного и популярного Президента грохнул кто? Правильно! Взбесившиеся политические маньяки, наймиты международного терроризма.
В итоге – все, кроме нас, в шоколаде. Подельники Шарпея вместе с заказчиками сядут вместо него страной рулить. Автоматически. Их просто на руках принесут к власти те, кого они так виртуозно обдурят с нашей помощью, – а именно российские избиратели.
– Если так, то зачем ты ввязался в эту игру без правил?
– Это ты верно заметил – игра без правил. А коли так, то я тоже правила нарушу. Я сделаю вот что: я не стану убивать Шарпея. Я, Саша, задумал выйти в прямой эфир из его кабинета. С документами, пленками и его публичным блеянием! Я покажу стране, кто он есть на самом деле. Это будет посильнее «Фауста» Гете, покруче, чем примитивное убийство из снайперской винтовки. Это будет политическая казнь. А если кто и грохнет его потом, то скорее свои в тюрьме, когда получит он лет двадцать пять за государственное преступление. Или сам загнется – годков-то ему под восемьдесят.
– А что будет с тобой?
– Со мной? Я так скажу: если выйду в эфир и смогу с документами в руках заставить его признаться в предательстве, то это и будет моя операция прикрытия. После этого меня уже невозможно будет втихаря убить, нельзя объявить психом. Даже если меня будут судить, то скорее судом праведным – тебя-то я не в белых перчатках из тюрьмы вытаскивал. Получу что заслужил! Но это будет означать, что я свою спецоперацию провел блестяще и войну выиграл!
– А если..
