Вильяма всегда волновала природа правды. Его воспитывали в убеждении, что нужно всегда говорить правду, или, точнее говоря, «признаваться», а некоторые привычки умирают с трудом, если колотить их недостаточно сильно. Лорд де Словье всегда придерживался старой поговорки о том, что куда согнешь росток, туда и будет склонено дерево, но Вильям никогда не был особенно гибким ростком. Лорд де Словье сам по себе не был жестоким человеком. Если было нужно, он таких людей просто нанимал. Лорд де Словье, насколько мог припомнить Вильям, лично сам не испытывал энтузиазма относительно любой деятельности, вынуждавшей его прикасаться к другим людям.
В любом случае, Вильям всегда говорил себе это, он сам не умел как следует врать, просто сразу видел, если врал кто-то другой.
Даже маленькая невинная ложь, вроде: «У меня совершенно точно будут деньги еще до конца недели» неизменно приводила к неприятностям. Это назвалось «сказки рассказывать», грех, который в личном кодексе де Словье почитался даже худшим, чем ложь; такое поведение считалось попыткой сделать ложь привлекательной.
Так что Вильям де Словье говорил правду просто из чувства вселенского самосохранения. Тяжелую правду он находил более легкой, чем самую легкую ложь.
Была в его блокноте и весьма неплохая история о драке в «Залатанном Барабане». Вильям особенно гордился такими строками: «После чего Брезок-Варвар схватил стол и нанес удар Молтину-Вору, который, в свою очередь, схватил Канделябр и нанес ответный удар, воскликнув: „Получи, У*лю*ок, ибо ты воистину таков!!!“, в каковой момент начался всеобщий гвалт, и 5 или 6 человек были ранены».
Он отнес все свои записи в «Ведро».
Гунилла прочел их с интересом; и гномы очень быстро набрали все свинцовым шрифтом.
Даже странно, однако…
…когда записи были набраны и все буквы аккуратно расставлены по местам…
…истории стали выглядеть более реальными.
Боддони, которой, кажется, был вторым по старшинству в типографии, покосился на колонки текста через плечо Доброгора.
– Хм-м-м, – сказал он.
– Что думаете? – спросил Вильям.
– Выгладит как-то… серо, – сказал гном. – Все буквы собраны вместе. Похоже на книгу.
– Ну и отлично, разве нет? – удивился Вильям. Он считал, что если текст похож на книгу, то это хорошо.
– Может, оставим между историями побольше свободного места? – предложил Гунилла.
Вильям уставился на отпечатанную страницу. У него зародилась идея. Казалось, она возникла сама по себе, пробравшись в мозг прямо с печатного листа.
– Как начет того, – спросил он, – чтобы сделать небольшой заголовок для каждой истории?
Он схватил клочок бумаги и нацарапал на нем: «5,6 Ранено в Кабацкой Драке».
Боддони внимательно прочел это.
– Да, – сказал он задумчиво. – Это выглядит… подходяще.
Он передал листок через стол.
– Как вы называете этот листок с новостями? – спросил он.
– Никак, – ответил Вильям.
– Вы должны его как-то назвать, – настаивал Боддони, – что вы обычно пишете сверху?
– Ну, обычно «Уважаемому господину…», – начал Вильям.
Боддони покачал головой.
– Это не годится, – сказал он. – Нужно что-то более общее. Более остроумное.
– Как насчет «Анк-Морпорк Айтемс»
{20}? – предложил Вильям. – Извините, я не очень силен в придумывании названий.
Гунилла вытащил из кармана передника маленькую рамку и выбрал несколько букв из ящичков на столе. Он закрепил их в рамке, смазал краской и прижал к ней лист бумаги.
Вильям прочел: «Анк-Морпорк тАймс».
– Ой, напутал немного. Не обращайте внимания, – пробормотал Гунилла, протягивая руку к рамке.
Вильям остановил его.
– Даже не знаю, – сказал он. – Э. Оставьте все, как есть… только сделайте большую «Т» и маленькую «а».
– Ну вот, – сказал Гунилла, – сделано. Нормально, парень? Сколько хочешь напечатать копий?
– Э… двадцать? Тридцать?
– Как насчет пары сотен? – Гунилла кивнул гномам, которые приступили к работе. – Ради меньшего количества не стоит и машину запускать.
– Боже мой! Да в городе нет столько людей, способных заплатить за это по пять долларов!
– Ну и ладно, назначь тогда цену в полдоллара. Получится пятьдесят долларов для нас и столько же для тебя.
– Ничего себе! Правда? – Вильям уставился на широко улыбающегося гнома. – Но ведь их еще и продать нужно. – засомневался он – Это же вам не пирожки в магазине. Это не то что…
Он принюхался. Его глаза заслезились.
– О боже, – сказал он. – У нас скоро будет еще один посетитель. Узнаю по запаху.
– Какому запаху? – удивился гном.
Дверь открылась.
О Запахе Старого Вонючки Рона можно было сказать вот что: он был таким плотным, что как будто приобрел собственную индивидуальность и поэтому полностью заслуживал быть написанным с заглавной буквы; после первоначального шока органы обоняния сдавались и попросту переставали функционировать, поэтому вы осознавали его не более, чем устрица осознает океан вокруг себя. Несколько минут в его присутствии, и у вас начинала плавиться ушная сера, а волосы стремительно обесцвечивались.
Он развился до такой степени, что вел теперь собственную полунезависимую жизнь, частенько отправлялся сам по себе в театр или занимался чтением маленьких томиков поэзии. Запах превзошел своего хозяина, Старого Рона.
Старый Вонючка Рон держал руки глубоко в карманах, но из одного кармана торчал кусок веревки, или точнее говоря много кусков веревки, связанных вместе. Другой конец поводка был привязан к маленькой собаке, в целом серого цвета. Возможно, это был терьер. Он прихрамывал и ходил как-то украдкой, как будто старался проскользнуть сквозь этот мир незамеченным. Он ходил как пес, который давным-давно узнал, что в мире гораздо больше брошенных сапог, чем мясных косточек. Он ходил как собака, готовая в любой момент пуститься в бегство.
Пес посмотрел на Вильяма слезящимися глазами и сказал:
– Гав.
Вильям почувствовал, что должен как-то улучшить мнение пса о человечестве.
– Ох, ну и запах, – сказал он.
Потом уставился на собаку.
– Да про какой запах ты все время толкуешь? – спросил Гунилла.
Блестящие заклепки на его шлеме уже начали тускнеть.
– Он, э, принадлежит мистеру… э… Рону, – сказал Вильям, продолжая подозрительно разглядывать пса. – Говорят, это из-за желез.
Он был уверен, что встречал эту собаку раньше. Пес постоянно болтался где-то на краю общей картины, то трусил через улицу, то просто сидел в углу, наблюдая, что происходит в мире вокруг.
