Вильям как раз собирался навсегда покинуть свой кабинет, когда кто-то постучал в дверь.
Он осторожно начал открывать ее, но она распахнулась сама, от сильного толчка.
– Вы абсолютно, абсолютно… неблагодарная личность!
Не очень-то приятно, когда тебя так называют, особенно если это делает молодая леди. Он произнесла слово «неблагодарная» так, что в устах мистера Тюльпана перед ним стояло бы многоточие и «ная».
Вильям встречал Сахариссу Крипслок и раньше, в основном, когда она помогала своему деду в его маленькой мастерской. Он никогда не обращал на нее внимания. Она не была особенно привлекательной, хотя и некрасивой ее назвать было нельзя. Она всегда была для него просто девушкой в переднике, ненавязчиво делавшей что-то такое на заднем плане – протиравшей пыль или расставлявшей цветы. Насколько он мог составить мнение о ней, она страдала от неверно понятой аристократичности и ошибочной веры в то, что строгое соблюдение этикета заменяет благородное происхождение. Она принимала манерность за манеры.
Теперь он мог разглядеть ее гораздо лучше, потому что наступала на него через комнату, и в легкомысленной манере человека, который полагает, что вот-вот умрет, он отметил, что она очень неплохо выглядит, если посмотреть в перспективе нескольких столетий. Каноны красоты меняются со временем, и двести лет назад глаза Сахариссы заставили бы великого художника Каравати перекусить свою кисть пополам; триста лет назад скульптор Мовейз от одного взгляда на ее подбородок уронил бы свое долото себе на ногу; тысячу лет назад эфебские поэты согласились бы не раздумывая, что ради одного только ее носа в плавание пустились бы минимум сорок кораблей. И еще у нее были отличные средневековые уши.
А вот ее рука была весьма современной, и она пребольно ударила Вильяма по щеке.
– Двадцать долларов в месяц это почти все, что у нас есть!
– Извините? Что?
– Ну ладно, он работает медленно, но он один из лучших гравировщиков современности!
– О… да. Э… – Вильям внезапно почувствовал себя виноватым перед мистером Крипслоком.
– А вы все это вот так просто взяли и забрали у нас!
– Я не хотел! Просто гномы… просто все так получилось!
– Вы работаете на них?
– Типа того… вместе с ними… – бормотал Вильям.
– Пока мы не умрем от голода, полагаю?
Сахарисса стояла пред ним, тяжело дыша. Она обладала неплохим набором элементов фигуры, которые никогда не выходят из моды и весьма уместны в любом столетии. При этом девушка явно полагала, что строгие, старомодные наряды скрывают этот факт. Она ошибалась.
– Послушайте, я случайно с ними связался, – оправдывался Вильям, старясь не таращиться на упомянутые элементы. – Ну, я имею в виду, с гномами. Лорд Ветинари высказался очень… определенно в этом вопросе. И все вдруг стало таким запутанным…
– Гильдия Гравировщиков будет в ярости, вы знаете об этом? – требовательно спросила она.
– Э… да.
Безрассудная идея внезапно поразила Вильяма даже сильнее, чем ладонь Сахариссы. Точно.
– Э, не могли бы вы заявить это официально? Ну, знаете, вроде того: «Мы в ярости – заявил представитель… представительница Гильдии Гравировщиков».
– Зачем? – спросила она с подозрением в голосе.
– Мне ужасно нужны новости для следующего выпуска, – отчаянно заговорил Вильям. – Послушайте, помогите мне! Я вам буду платить… о, двадцать пенсов за историю, а мне понадобится до пяти историй в день.
Она открыла было рот для резкого ответа, но ее мозг уже произвел вычисления.
– Доллар в день? – переспросила она.
– Даже больше, если истории будут хорошие и длинные, – поспешно подтвердил Вильям.
– Для этого вашего письма?
– Да.
– Доллар?
– Да.
Она недоверчиво посмотрела на него.
– Вы не можете себе позволить такие расходы. Вы сами зарабатываете всего тридцать долларов в месяц. Вы говорили дедушке.
Обстановка слегка разрядилась.
– Я и сам не до конца все понимаю, по правде говоря, – признался он.
Она по-прежнему смотрела на него с сомнением, но природный анк-морпоркский интерес к обещанному доллару возобладал.
– Ну, я слышу иногда всякие новости, – начала она. – И… ну, записывать всякое? Полагаю, это прилично для леди, правда? Это же практически высококультурная работа.
– Э… вроде того.
– Я не буду делать ничего… непристойного.
– О, я уверен, это пристойно.
– И Гильдия не станет возражать, верно? В конце концов, вы занимаетесь этим уже много лет…
– Послушайте, я – это просто я, – сказал Вильям, – если у Гильдии есть возражения, им придется обсудить их с Патрицием.
– Ну… ладно… если вы уверены, что это приемлемый вариант для юной леди.
– Хорошо, тогда приходите завтра в типографию, – сказал Вильям. – Думаю, мы должны сделать следующий листок с новостями в течение ближайших нескольких дней.
Это была бальная зала, изукрашенная красным плюшем и золотом, но в полутьме она выглядела затхлой, а из-за обернутых тканью люстр казалась слегка призрачной. Свет установленных в центре комнаты свечей отражался в развешенных по стенам зеркалах; когда-то они добавляли комнате света, но с годами покрылись тусклыми пятнами, поэтому свет отражавшихся в них свечей был как слабые подводные огни, с трудом видимые сквозь заросли водорослей.
Мистер Гвоздь прошел уже полпути по залу, когда осознал, что слышит только собственные шаги. Мистер Тюльпан отклонился в сторону и сейчас в полумраке стаскивал покрывало с какого-то предмета, стоявшего у стены.
– Ну, я… – начал он. – Это же …ное сокровище! Вот уж точно! Оригинальный …ный Интаглио Эрнесто, к тому же! Взгляни, видишь вот здесь перламутровую отделку?
– Сейчас не время, мистер Тюльпан…
– Он сделал всего шесть таких. О, нет, они даже не настроили его, б…!
– Проклятье, предполагается, что мы профессионалы.
– Возможно, ваш… коллега желает получить это в подарок? – раздался голос из центра комнаты.
На границе освещенного свечами пространства в круг стояли шесть кресел. Это были старинные глубокие кресла, их высокие спинки загибались далеко вперед, формируя нечто вроде кожаных ниш, которые были сделаны, вероятно, для защиты от сквозняков, но сейчас позволяли сидевшим в них людям оставаться в тени.
Мистер Гвоздь бывал здесь и раньше. Он восхищался тем, как все было организовано. Человек, стоящий внутри круга свечей, не мог видеть тех, кто сидел в креслах, а сам при этом был как на ладони.
Сейчас у него промелькнула мысль, что такая расстановка мебели порождает еще один эффект – сидящие в креслах не видят друг друга и не знают, кто сидит в других креслах.
