Раздался визг, по камням заскребли когти.
Вильям перескочил с крыши на другую стену, осторожно прошел по ней и спустился в другой переулок. Потом побежал.
Прячась по углам и срезая путь через проходные дворы, он через пять минут добрался до платных конюшен. В общей суете никто не обратил на него внимания. Он был просто еще одним человеком, который пришел за лошадью.
Стойло, в котором в прошлый раз, вероятно, прятался, а может, и не прятался Глубокая Кость, теперь было занято лошадью. Она удивленно посмотрела на Вильяма.
– Не оборачивайся, мистер Газетчик, – раздался голос у него за спиной.
Вильям попытался припомнить, что же там находилось. О, да… подъемник для сена. И огромные мешки соломы. Куча местечек, где можно спрятаться.
– Хорошо, – сказал он.
– Во саду ли, в огороде, бегала собачка, – сказал Глубокая Кость, – парень, да ты свихнулся, должно быть.
– Но я на верном пути, – возразил Вильям. – Думаю, мы…
– Сл'шай, ты уверен, что за тобой не фледили?
– Капрал Ноббс повис у меня на хвосте, – сказал Вильям, – но я стряхнул его.
– Ха! Чтобы фтряхнуть Нобби Ноббса, достаточно просто повернуть за угол!
– Нет, он шел по моему следу. Я же знал, что Ваймс отправит кого-нибудь следить за мной! – гордо сказал Вильям.
– Ноббса?
– Да. Это же очевидно… в теле волка… – ну вот. Вот он и проболтался. Но сегодня был день такой, день теней и секретов.
– В теле волка, – повторил Глубокая Кость ровным голосом.
– Да. Буду очень тебе признателен, если ты никому не расскажешь об этом.
– Капрал Ноббс, – повторил Глубокая Кость тем же тусклым монотонным голосом.
– Да. Послушай, Ваймс не велел мне…
– Это Ваймс сказал тебе, что Нобби Ноббс – оборотень?
– Ну… нет, не совсем. Я сам догадался, а Ваймс велел мне больше никому не рассказывать…
– О том, что капрал – оборотень…
– Да.
– Капрал Ноббс не оборотень, мистер. Вообще никак, даже рядом не лежал. Человек ли он, это другой вопрос, но совершенно точно он не ликр… линко… ликантро… не чертов оборотень!
– Тогда перед чьим же носом я только что разбил вонючую бомбу? – с триумфом спросил Вильям.
Настала тишина. А потом зажурчала тонкая струйка воды.
– Мистер Кость? – позвал Вильям.
– Какую еще вонючую бомбу? – спросил голос. Он звучал несколько напряженно.
– Думаю, ее самым агрессивным элементом было скаллатиновое масло.
– Прямо под носом у оборотня?
– Ну, в общем, да.
– Мистер Ваймс вскипит, взбеленится, взбесится, выйдет из себя, изойдет на какашки Библиотекаря и придумает еще десяток способов быть в ярости, чтобы испытать их на тебе…
– Ну, тогда мне лучше поскорее разыскать собаку лорда Ветинари, – прервал его Вильям. Он достал свою чековую книжку. – Я могу дать тебе чек на 50 долларов, это все что у меня есть.
– И что это такое?
– Ну, это вроде долговой расписки, только официально.
– О чудесно, – съязвил Глубокая Кость. – Что мне в нем будет толку, когда тебя посадят под замок?
– Прямо сейчас, мистер Кость, два очень неприятных джентльмена ловят по всему городу маленьких терьеров…
– Терьеров? – переспросил Глубокая Кость. – Всех терьеров?
– Да, и пока ты…
– Типа, породистых терьеров, или просто всех подряд личностей, хоть немного похожих на терьеров?
– Не похоже, чтобы они изучали родословные. В любом случае, что ты имеешь в виду под «личностями, похожими на терьеров»?
Глубокая Кость снова замолчал.
Вильям повторил:
– Пятьдесят долларов, мистер Кость.
Мешки с соломой сказали:
– Ладно. Сегодня вечером. На мосту Незаконнорожденных. Приходи один. Э… меня там не будет, но тебя найдет… посланник.
– И кому мне отдать чек? – спросил Вильям.
Нет ответа. Он подождал немного и повернулся так, чтобы взглянуть на мешки. Там раздавался какой-то шорох. «Вероятно, крысы», – подумал он, потому что человеку там было спрятаться негде.
Глубокая Кость был очень хитрым клиентом.
Подозрительно вглядываясь в тени, Вильям ушел. Через некоторое время объявился один из служащих на конюшне грумов и принялся загружать мешки с соломой на тележку.
Мешок сказал:
– Эй, положи меня, мистер.
Человек уронил мешок на пол, и осторожно развязал его.
Из мешка выбрался небольшой, похожий на терьера пес, и принялся отряхиваться от приставшей к шкуре соломы.
Мистер Хобсон не поощрял в своих служащих такие качества, как независимое мышление и пытливый ум, а поэтому за 50 центов в день плюс столько овса, сколько сможешь украсть, он их и не получал. Грум, вытаращив глаза, уставился на пса.
– Это ты сказал? – спросил он.
– К'нечно, нет, – ответил пес. – Собаки не умеют говорить. Ты что, тупой, или как? Эт' над тобой кто-то шутки шутит. Б'тылка пива, б'тылка пива, в'пил в'но.
– Хочешь сказать, чревовещание? Я видел как-то чревовещателя, в балагане.
– Прямо в точку. Так и думай дальше.
Грум огляделся.
– Это твои штучки, Том? – спросил он.
– Ага, это я, Том, – сказал пес. – Я научился этой шутке по книжке. Чревовещать под видом безобидной маленькой собачки, которая вообще не умеет говорить.
– Что? Ты никогда не рассказывал мне, что умеешь читать!
– Там картинки были, – поспешно сказал пес. – Нарисовано, как язык и зубы использовать. Чертовски легко понять. О, а теперь маленькая собачка пойдет прочь…
Пес бочком направился к двери.
– Фу-у, – вроде бы проворчал он, – парочка больших пальцев, и вот они уже мнят себя царями чертовой природы.
И умчался прочь.
– Как это работает? – спросила Сахарисса и постаралась сделать умное лицо. Гораздо лучше было размышлять о технических проблемах, чем думать о том, что сюда могут снова ворваться те странные люди.
– Медленно, – пробормотал Доброгор, возившийся с печатным прессом. – Ты понимаешь, что это значит? Каждый номер нам приходится печатать гораздо дольше, чем раньше.
– Фы хотеть цфет, я дать фам цфет, – угрюмо возразил Отто. – Про скорость фы ничего не гофорили.
Сахарисса снова поглядела на экспериментальный иконограф. Большинство картин сейчас рисовалось в цвете. Только самые дешевые импы рисовали черно-белые картинки, хотя Отто и утверждал, будто монохромная живопись является «самостоятельной формой искусстфа». Но печатать цветные картинки…
