Что это, Джек, — Хазлам по-прежнему смотрел на него, по-прежнему пытался проникнуть в его мысли. Что происходит? О чем ты думаешь?
А что на уме у него самого — на мгновение он переадресовал вопрос себе. Что, собственно, его так занимает и почему он чувствует такую глубокую личную ответственность за все это?
Потому что они убили Бенини, а из-за него, Хазлама, погиб Митч. Потому что…
Донахью чуть расслабился, и к нему подошли жена с дочерьми. Когда Донахью повернулся им навстречу, Хазлам увидел его глаза.
Ты боишься, вдруг понял он. Не того, что должно было произойти сегодня, потому что об этом ты не знал. Однако ты живешь в мире, где тебя окружают опасности. Ты ветеран войны, герой; однако каждое утро, переступая порог своего дома, ты боишься, что не вернешься назад, — и каждый вечер, возвращаясь, возносишь хвалу Господу. А сейчас ты боишься еще больше обычного, потому что через неделю собираешься выдвинуть свою кандидатуру на пост президента.
Так что это, Джек? В чем твой секрет?
Джордан все еще следил за оператором. Хазлам пошел прочь, к центру для посетителей и автостоянке.
Держа жену за руку, Донахью повернулся и пошел вниз по лестнице, на площадку над холмом с видом на памятник Линкольну; туда, где были выгравированы цитаты из речи погибшего президента. Там он снова повернулся, спустился к машине, сел в нее, и процессия тронулась в обратный путь.
Публика снова стеклась к памятнику; некоторые смотрели на гвоздики, пока охранники снова огораживали могилу цепью. Оператор двинулся туда вместе со всеми, затем пошел вниз к центру для посетителей; Хазлам ждал, чтобы засечь его машину. Если он приехал сюда на машине, а не как-нибудь иначе.
Конгдон свернул налево, вышел из ворот и прошел двести ярдов до станции метро. Этот вариант они тоже учли. Хазлам двигался впереди — люди никогда не ищут хвостов впереди себя. Джордана нигде не было заметно, но он был поблизости.
Чтобы попасть обратно в Вашингтон, надо было ехать по голубой линии в сторону «Аддисон-роуд»; в другую сторону поезда шли до «Ван-Дорн-стрит». Конгдон спустился по эскалатору к поездам, идущим до «Ван-Дорн-стрит», и сел в поезд. Теперь Джордан был впереди него, а Хазлам — сзади.
«Пентагон», «Пентагон-сити», «Кристал-сити», «Национальный аэропорт».
Оператор вышел — значит, собирается на самолет. Сначала направился не в зал для отбывающих, а в буфет, выпить кофе. То ли хочет успокоить нервы, то ли ждет рейса. Но какого? И есть ли у него билет? А если есть, как они попадут на тот же самолет?
Конгдон вышел из буфета, зашагал прочь из здания, сел в машину на стоянке и поехал.
Теперь все будет легко. У них есть его фото, номер его машины, отпечатки пальцев на чашке, из которой он пил. Он у них в руках. Точнее, будет в руках, когда это понадобится.
— Отдам это проявить, проверю номер машины, — Джордан вынул из фотоаппарата кассету. — И бомбу отдам на анализ. Куда ты сейчас?
— На холм. Надо обдумать, что сказать Донахью.
Они вернулись в Арлингтон и сели в свои машины.
— Если не позвоню раньше, встретимся у Донахью в шесть. — Хазлам выехал со стоянки вслед за Джорданом; потом Джордан направился в Бетесду, а Хазлам — в Вашингтон.
Так что тебя мучает, Дэйв?
Он миновал Мемориал-бридж, достиг памятника Линкольну и поискал глазами поворот на Вашингтон. Но в последний миг передумал, обогнул памятник кругом и снова вернулся через мост на кладбище.
В чем же дело?
В центре для посетителей работали кондиционеры; несмотря на толчею, там было прохладно. Хазлам помедлил, еще толком не зная, чего ему надо; поглядел на лица вокруг, на фотографии, которыми были увешаны стены, полистал журналы в книжном ларьке.
Вот фотографии, сделанные в Далласе:
Книгохранилище, где предположительно прятался убийца-одиночка.
Ли Харви Освальд, предполагаемый убийца-одиночка.
Президент в машине, упавший ничком.
Фотографии, сделанные на похоронах Кеннеди:
Орудийный лафет.
Черная лошадь — сапоги в стременах повернуты в обратную сторону.
Военный моряк, складывающий звездно-полосатый флаг, которым был накрыт гроб.
Жаклин Кеннеди с вуалью на лице.
Трехлетний сын Кеннеди Джон в коротких штанишках. Стоит по стойке «смирно» и отдает салют.
Хазлам вышел из центра и снова поднялся по холму к памятнику Кеннеди.
Я тебя знаю — он словно все еще видел перед собой фотографии, — я видел тебя прежде.
Он опять спустился в центр и проглядел увеличенные снимки на стенах, затем снимки поменьше в сувенирных лавках. И снова большие.
В третьем ряду снизу, примерно посередине. Красивая женщина. Так откуда я тебя знаю? Где я тебя видел?
Он опять поднялся на холм и тихо постоял перед памятником Кеннеди, затем вернулся в центр и тихо постоял перед снимком.
Кто-то был рядом с той женщиной — кто-то, с кем она пришла, — но он не мог разобрать лица.
Он подошел к справочному бюро и занял очередь.
Почему Арлингтон, спросил он у Пирсона. Джек ездит туда каждый год, ответил Пирсон, отдает дань памяти убитому президенту. Кладет на могилу цветок. Вернее, два, признался он потом, когда Хазлам стал выспрашивать дальше и Пирсон решил все ему рассказать. Две гвоздики. Одну — усопшему президенту, а другую — своему отцу.
Кеннеди и отец Донахью были близкими друзьями, объяснил он.
Война на Тихом океане, 1943-й год; отец Донахью был убит в бою через три недели после потопления торпедного катера Кеннеди. Но родители Донахью не состояли в браке; его мать обнаружила, что беременна, лишь после того, как отца отправили на военно-морскую базу. И когда родился Джек, Кеннеди ухаживали за ним, как за родным сыном, а другой близкий друг, официально признанный его отцом, женился на его матери, чтобы скрыть внебрачную связь.
Поэтому Донахью и ездит каждый год в Арлингтон, сказал Пирсон. Каждый год, в день смерти отца. Одну гвоздику — усопшему президенту, а вторую — своему отцу. Потому что он не может положить вторую на могилу отца: ведь у его отца нет могилы.
Очередь у справочного бюро продвинулась вперед. Так чего он ищет, почему беспокоится? Потому что кто-то убил Митча, а он ответствен за это; потому что кто-то пытался убить Донахью. Черт побери, подумал он, эта очередь, наверно, никогда не кончится. Так чего он ждет, что хочет спросить, почему не уходит прямо сейчас? Он достиг стойки.
— Вы не могли бы помочь? — Он не успел толком сформулировать вопрос, даже не был уверен, стоит ли спрашивать. — Чтобы похоронить здесь кого-нибудь, обязательно ли иметь тело? — он поправился. — То есть не похоронить, а поставить памятник?
