Администрация Буша не решилась на кардинальный пересмотр отношений с постсоветской Россией; возможно, свою роль сыграло то, что это был год президентских выборов и на первый план выдвинулись внутренние проблемы. В Белом доме сосредоточили внимание на самых неотложных проблемах – ядерные вооружения и экономическая помощь, – но от слишком смелых инициатив решили воздержаться. В выборном 1992 году было не до новой политики, и глубоко вникать в возможные источники проблем на постсоветском пространстве никто не собирался. Разве что государственный секретарь Джеймс Бейкер настаивал, что важно открыть посольства США в каждом из 12 новообразованных постсоветских государств, дабы подтвердить, что США поддерживают их независимость в долгосрочной перспективе. Большинство сотрудников Европейского бюро Госдепартамента возражали.
Новое российское правительство со всех сторон подвергалось нападкам. Борис Ельцин и его команда младореформаторов столкнулись с ожесточенным противодействием коммунистов и других фракций на Съезде народных депутатов, и последние в конце концов добились отставки новой команды управленцев, которых прозвали «мальчики в розовых штанах»
{23}. Первый саммит Буша с Ельциным состоялся в Кэмп-Дэвиде 1 февраля 1992 года. Учитывая скептическое отношение к Ельцину ряда сотрудников администрации, эта встреча имела критически большое значение. Советник Ельцина впоследствии признался, что российский президент два или три дня репетировал, готовясь к тому, что считал для себя «большим экзаменом»
{24}. Несомненно, этот экзамен он сдал на ура и сумел-таки убедить скептиков, что он безусловно способен вести вперед новую Россию. Вскоре соратники Буша пришли к заключению, что судьба российских реформ зависит от одного человека – Бориса Ельцина. Как выразился в те дни один из сотрудников администрации, «единственная альтернатива Ельцину – Сталин и авторитарные режимы»
{25}.
На протяжении 1990-х годов в Вашингтоне повторяли как мантру, что если не будет Ельцина, к власти снова вернутся коммунисты и это будет катастрофой. В отсутствие устоявшихся стандартов в отношениях между США и новой Россией обеим сторонам приходилось немало импровизировать в плане институционализации двусторонних отношений. Одной из первых таких импровизаций было решение о том, к кому перейдет постоянное место СССР в Совете Безопасности ООН, которое страна получила еще в 1945 году. Российские власти не без трепета обратились за консультацией к американскому профессору права Ричарду Гарднеру, и он дал разъяснение, почему Россия с юридической точки зрения должна быть объявлена преемником Советского Союза. Его мнение послужило решающим доводом, на основании которого Россия унаследовала постоянное место СССР в Совете Безопасности. И все же, поскольку оставалось много сомнений, действительно ли Россия вправе считать себя законной наследницей СССР, передачу места постарались провести тихо, не привлекая внимания, – в выходные дни просто взяли и перевесили табличку: «Россия» вместо «СССР»
{26}. Таким образом Россия и стала тогда наследницей Советского Союза и унаследовала его посольства, его министерства – а также его долги.
В 1992 году повестка российско-американских отношений была весьма скудна. Президент Джордж Буш-старший и его ключевые советники – генерал Скоукрофт и госсекретарь Бейкер – были реалистами и в целом рассматривали внешнюю политику скорее через призму интересов США. Сразу после окончания холодной войны экспорт демократии вовсе не числился среди их приоритетов. А кроме того, они понимали, как важно не оскорблять Россию в период, когда она находится в таком ослабленном состоянии.
Как обезопасить ядерное оружие
В 1992 году самой насущной заботой Вашингтона было судьба арсеналов атомного, химического и биологического оружия СССР. Ядерный арсенал начитывал более 11 тыс. единиц стратегического ядерного оружия (способного нанести удар по континентальной территории США) и по меньшей мере 15 тыс. единиц тактического ядерного оружия
{27}. Кто унаследует его? Кто может завладеть им? В чьих руках оно в итоге окажется? И против кого может быть применено? У этой проблемы имелось два аспекта: как быть с ядерным оружием самой России и как гарантировать, что остальные постсоветские государства останутся зоной, свободной от ядерного оружия. Ведь на месте одной ядерной державы теперь появилось целых четыре: Россия, Беларусь, Украина и Казахстан. Украина, например, которая была независимым государством всего два кратких периода в истории, в одночасье сделалась третьей в мире ядерной державой.
Больше всего Вашингтон страшился тройной ядерной утечки: того, что оставшиеся не у дел советские ученые-ядерщики будут продавать свои услуги государствам или негосударственным организациям, желающим обзавестись собственным ядерным арсеналом; того, что злоумышленники могут похитить ядерные материалы с кое-как охраняемых советских баз и продать их всем желающим; и наконец незаконной передачи ядерных технологий как таковых в третьи руки.
Сотрудники администрации Буша всеми силами старались ликвидировать эти три угрозы. Что касается первой из них, то следовало добиться, чтобы ядерное оружие осталось только у России. В мае 1992 года госсекретарь Джеймс Бейкер – после трех месяцев неимоверно напряженной дипломатической деятельности – и министры иностранных дел России, Украины, Казахстана и Беларуси подписали так называемый Лиссабонский протокол к Соглашению о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ), которое СССР и США подписали в июле 1991 года. Согласно протоколу, три государства – Украина, Казахстан и Беларусь – «в максимально сжатые сроки» должны были избавиться от ядерного оружия и присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). Кроме того, Бейкер предложил, чтобы США и Россия взяли на себя обязательства существенно сократить количество стратегических ядерных вооружений.
Следующим крупным достижением администрации Буша стала программа Нанна – Лугара, важность которой так до сих пор и не оценена по достоинству. Эо был прорыв исторического масштаба и редкий пример истинного двустороннего сотрудничества. Один из инициаторов программы, сенатор Ричард Лугар, посвятил себя цели сокращения угрозы ядерной войны еще в бытность мэром Индианаполиса. Тогда, как Лугар рассказывал позже, он впервые осознал, что его город мог бы стать мишенью для ядерного удара СССР по Соединенным Штатам
{28}.
