Интернет полностью или частично решил многие проблемы этого рода. Он прекрасно подошел для исследовательских целей, однако оказался не слишком подходящим для вовлечения в диссидентское движение умных, высокообразованных людей. Совместная работа сейчас не требует больших хлопот и затрат. Ученые получили доступ к большему количеству статей, чем они могли мечтать. Ограничения на выезд отменены, а исследовательские бюджеты заметно увеличились. Ожидается, что к 2020 году китайские ученые будут публиковать больше статей, чем американские, и это неудивительно. Но важнее всего то, что, способствуя интеграции ученых и интеллектуалов из авторитарных государств в глобальную интеллектуальную сферу (теперь и они могут следить за дискуссиями на страницах “Нью-Йорк ревю оф букс”), интернет привел к утрате связей этих интеллектуалов со своим, местным сообществом. Российские либеральные интеллектуалы собирают большую аудиторию в Нью-Йорке, Лондоне, Берлине, чем в Москве, Новосибирске или Владивостоке, где они мало кому известны. Неудивительно, что эти люди знают гораздо больше о том, что происходит в Гринвич-виллидж, чем в собственном муниципалитете. Их связь с национальной политикой своих стран нарушена. Парадокс заключается в том, что эти люди, получив широкие возможности для выражения недовольства происходящим, отошли от политики.
Увы, ни один из крупных российских писателей, довольно активных в интернете, не удосужился хотя бы упомянуть в блоге о результате президентских выборов 2008 года в России. Элен Раттен из Кембриджского университета первой заметила почти полное отсутствие реакции на это важное политическое событие: “Никто из [ведущих блог] писателей… не включил компьютер и не отреагировал на новости, которые должны были охватить все интеллектуальное сообщество”. Вместо этого столпы современной русской литературы решили посвятить свои первые после выборов записи: а) обсуждению недавней интернет-конференции, б) размещению театральной рецензии, в) описанию гигантского пирога с “вишенками и персиками”, виденного не так давно на книжной ярмарке, г) рассуждению об Уолте Уитмене, д) рассказу о человеке с двумя мозгами (остается надеяться, что хоть это явилось аллегорией странного альянса Медведева и Путина). Евгений Евтушенко совсем не это имел в виду, когда заявлял, что поэт в России – больше, чем поэт.
Это едва ли подходящие условия для борьбы с авторитарной химерой. Все потенциальные революционеры, кажется, пребывают в приятной интеллектуальной ссылке где-то в Калифорнии. Массы перенеслись в Голливуд с помощью файлообменника BitTorrent, а элиты курсируют между Пало-Альто и Лонг-Бич посредством лекций TED. Кто же тогда поведет за собой “цифровых революционеров”? “Ржачные котики”?
Очевидно, что интернет затрудняет, а не поощряет стремление людей к беспокойной жизни – уже потому, что имеющиеся альтернативы политическим действиям гораздо приятнее и безопаснее. Однако это не значит, что Западу следует прекратить отстаивать беспрепятственный (читай: неподцензурный) доступ к интернету. Скорее, нужно найти способ заменить нынешнее стремление сделать интернет свободнее комплексом мер, которые смогут вовлечь людей в политическую и социальную деятельность. Нам следует иметь дело и с любителями видео с котиками, и с читателями антропологических блогов. Иначе мы рискуем однажды столкнуться с целой армией людей, которые свободно пользуются интернетом, но лишь затем, чтобы найти любовника, посмотреть порнушку и узнать свежие сплетни о знаменитостях.
Информационный потоп сам по себе не способствует демократизации, поскольку может разорвать некоторое количество малозаметных, но важных связей, способствующих развитию критического мышления. Только теперь, когда даже демократические общества сталкиваются с бесконечным наплывом контента, мы понимаем, что демократия – это гораздо более сложное, хрупкое и капризное создание, чем мы думали, и что некоторые условия, сделавшие ее возможной, присущи лишь эпохе, когда информации не хватало.
Между Оруэллом и Хаксли
Восточногерманский опыт показал, что многим западным наблюдателям нравится наделять людей, живущих в авторитарных государствах, сверхкачествами, которыми те в действительности не обладают. Воображать, будто эти бедолаги неустанно борются с всевидящим КГБ вместо того, чтобы зависать, скажем, на “Ю-Тьюбе” или играть в “Тетрис”, – быть может, единственный способ для западных наблюдателей не впасть в отчаяние от собственного бессилия. Тем не менее то, что они видят суть политического контроля в авторитарном обществе именно так, вовсе не случайно. Западный взгляд на этот предмет во многом определяют – и, вероятно, ограничивают – работы двоих мыслителей, которые десятилетиями размышляли о рассредоточении власти и контроля в условиях демократии, коммунизма и фашизма. Джордж Оруэлл (1903–1950) и Олдос Хаксли (1894–1963), оба – литераторы, оставили заметный след в истории политической мысли. Каждый из них предложил убедительное и крайне своеобразное видение того, как современное правительство может контролировать граждан (в наши дни эти картины преследуют миллионы старшеклассников, которых заставляют сравнивать Оруэлла и Хаксли в сочинениях). Влияние этих писателей на современную общественную жизнь трудно игнорировать. Ни дня не проходит без того, чтобы кто-либо в СМИ, рассуждая о будущем демократии или прошлом тоталитаризма, не помянул одного либо другого. Или сразу обоих: вполне обычное дело – апеллировать одновременно и к Оруэллу, и к Хаксли, будто все виды политического контроля помещаются между этими полюсами. А ловкий политик вполне может выразить восхищение обоими – как, например, Хиллари Клинтон, которая на вопрос о книгах, которые повлияли на нее сильнее всего, назвала поочередно “1984” Оруэлла и “Дивный новый мир” Хаксли.
Оруэлл в “1984” (написан в 1949 году) – самом известном своем произведении, одном из лучших романов XX столетия – делает упор на тотальной слежке и отупляющей пропаганде, которую олицетворяет лишенный смысла “новояз”. В оруэлловском мире люди не имеют права на частную жизнь, поэтому они бережно хранят всякий хлам и клочки газет, поскольку эти вещи находятся вне сферы государственного контроля и напоминают об ином прошлом. Даже домашние телевизоры приспособлены для слежки. Главный герой книги, Уинстон Смит, однажды узнает, что неврологи ищут средства “свести оргазм на нет”: беззаветная преданность партии требует подавления полового влечения.
Хаксли изложил свое видение проблемы в “Дивном новом мире” (1932) и написанном позднее эссе “Возвращение в дивный новый мир” (1958). Наука и техника в хакслианском мире успешно используются для максимизации удовольствия, минимизации одиночества и обеспечения непрерывного потребления (один из официальных лозунгов гласит: “Чем старое чинить, лучше новое купить”). Неудивительно, что в этих условиях люди совершенно теряют способность критически мыслить и соглашаются со всеми ограничениями, накладываемыми властями. Промискуитет поощряется с раннего детства. При этом секс считается не репродуктивным поведением, а общественной деятельностью. Идея семьи объявлена “порнографической”, а общественные отношения построены по принципу “Каждый принадлежит всем остальным”.
Хаксли и Оруэлл были знакомы и переписывались. Оруэлл, будучи моложе Хаксли, даже изучал в Оксфорде под его руководством (недолго) французский язык. В 1940 году Оруэлл сочинил провокационную рецензию на книгу Хаксли, а тот на страницах “Возвращения в дивный новый мир” вернулся и к собственной работе, и к “1984”. Оруэлл считал, что хотя Хаксли и нарисовал “верную карикатуру на гедонистическую утопию”, он все же неверно понял природу власти современного тоталитарного государства. В эссе 1940 года Оруэлл писал: “[‘Дивный новый мир’]… казался возможным, даже неминуемым, пока не появился Гитлер. К подлинному будущему, однако, он не имеет отношения. Нас ждет нечто, похожее скорее на испанскую инквизицию, а возможно, гораздо хуже, поскольку у нас есть радио и тайная полиция”.
