В Ликию выслал его и вручил злосоветные знаки,
Много на дщице складной начертав их, ему на погибель;
Дщицу же тестю велел показать, да от тестя погибнет.
Ил. VI. 168–170
[136]
Это единственное упоминание в «Илиаде» об использовании эллинами письменности, но оно показывает, что во времена Гомера греки знали о существовании в Арголиде идеографического или слогового письма задолго до распространения финикийского алфавита.
Измотанные бесплодной войной, потерявшие лучших бойцов и не видящие никаких перспектив ахеяне снимают осаду и приносят жертву богам, выстроив из дерева громадное обетное животное.
На этом история могла бы быть закончена. И, возможно, так она и завершалась на самом деле. Однако автор «Одиссеи», из которой и перекочевал в «Малую Илиаду» сюжет о деревянном коне, – за греков, и, кроме того, как выдающийся поэт он недоволен невнятной концовкой грандиозного полотна. И Гомер изобретает потрясающий сюжетный ход – только он один мог бы прославить его в веках! Строительство троянского коня он представляет как коварный замысел греков, военную хитрость, стратагему. Циничный расчет состоял в том, чтобы заставить противника пустить в свой дом беду таким способом, чтобы он еще и испытал при этом радость.
Не так ли поступали всю вторую половину XX в. американцы, запуская в нашу страну «троянских коней» своего образа жизни? Григорий Чхартишвили писал по этому поводу: «Самый надежный и мощный способ распространить свое влияние на чужеземные края – это “завоевание любовью”, то есть культурная экспансия. Когда жители других стран начинают интересоваться твоей культурой больше, чем своей, влюбляются в нее, у них возникает желание жить так же, как ты, – стать частью тебя… Именно этим способом Запад одержал победу над социалистическим лагерем в холодной войне – не при помощи ракет, а благодаря Голливуду, «Битлз», джинсам»
[137]
.
Так и вышло. Троянцы волокли рокового коня в свой город, ликуя, – именно с этого места начинается поэма «Разрушение Илиона». Лишь Приамова дочь Кассандра да жрец Аполлона Лаокоон не разделяли всеобщего счастья. В историю вошла фраза прорицателя, переданная Вергилием: «Чем бы он ни был, страшусь и дары приносящих данайцев!»
[138]
и, очевидно, восходящая к максиме, содержащейся в гораздо более древней киклической поэме «Возвращения»:
«Вводят дары в заблужденье и разум людской, и деянье»
[139]
.
За свою проницательность (самый умный!) Лаокоон жестоко поплатился: вместе со своими сыновьями он был загублен змеями, насланными Аполлоном.
Не нашедший отражения ни в «Илиаде», ни в «Одиссее», сюжет с Лаокооном стал чрезвычайно популярным у художников. Наиболее известное творение на эту тему работы родосских ваятелей Агесандра, Полидора и Афинодора вдохновило Готхольда Эфраима Лессинга на написание знаменитого труда «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии», в котором немецкий мыслитель разъясняет, почему уважаемый священнослужитель и потомок дарданских царей изображен без одежды и не на пике страданий
[140]
.
Относительно того, как именно был доставлен в город троянский конь, древние авторы расходятся. Большинство из них не видят никакой проблемы в том, что набитый многочисленным войском артефакт мог просто не пройти в не бог весть какие высокие Скейские ворота. Эвгемеристическая традиция решает этот вопрос допущением, что троянцам пришлось разобрать часть стены
[141]
. Но в таком случае не нужно было бы и оснащать коня десантом -вернувшиеся с острова Тенедос греки без труда попали бы в крепость сквозь пролом в стене. Не исключено, что здесь вновь сливаются два разных сюжета о двух разных городах, взятых двумя разными способами.
Рис. 32. Весьма неточная копия скульптуры Агесандра, Полидора и Афинодора «Лаокоон и его сыновья», изготовленная в XIX в. по заказу одесского городского головы Григория Маразли. В 1971 г. установлена напротив Археологического музея г. Одессы
[142]
Впрочем, существуют и иные версии. По мысли некоторых историков, встречающейся уже с Павсания, троянский конь был на самом деле деревянным или медным тараном – «это может понять всякий, который не приписывает фригийцам полной глупости»
[143]
. По Дарету Фригийскому ворота ахейцам открыли троянские заговорщики во главе с Антенором и Энеем, а история с конем восходит к якобы изваянной на Скейских воротах лошадиной голове
[144]
. Современные авторы вспоминают о том, что конь в микенской Греции служил символом Посейдона, который почитался как повелитель землетрясений. Австрийский историк Фриц Шахермайр связал этот факт со страшным землетрясением, в XIII в. до н. э. разрушившим Трою VI. По его мнению, память об этом событии вполне могла сохраниться к гомеровским временам и аллегорически отобразиться в легенде о троянском коне
[145]
. А английский хеттолог Оливер Гёрни предположил, что исполинская скульптура – это такое греческое «спасибо» Посейдону-Землеколебателю за стихийное бедствие, поспособствовавшее взятию ахейцами Трои
[146]
.
