Веками позже подобным принципом, скрепляющим пространства, станет римское право – ratio scripta («писаный разум»), как именовали его современники. Создание развитой системы права, создание обязательных для всех юридических норм было жизненно необходимо для стремительно растущего государства, нуждающегося во все больших ресурсах: территории, плодородной земле, рабочей силе (рабах), полезных ископаемых, продовольствии, предметах роскоши для высшего класса. Если у разрозненных греческих полисов сил хватило на масштабную колонизацию, образование новых городов, торговлю с варварами, то у римлян достало могущества на их завоевание. Главное – и для греков, и для римлян – было дать сигнал внешнему «варварскому» окружению, что существует «правильный» мир с устоявшимися, четкими гармоничными формами и канонами религии и искусства, с ясной правовой системой, с действующим по тем же «лекалам» войском, не знающим поражения.
Прежде разрозненная и запутанная, греческая мифология была систематизирована и легла в основу мировоззренческой матрицы. Благодаря этому создавалось единое культурное пространство эллинского мира.
Гомер – «поэт, воспитавший Элладу»; Платон фиксирует всегреческое согласие с этой максимой
[208]
, хотя и считает чтение поэм о склоках, драках и прелюбодеяниях среди богов недопустимым в своем идеальном государстве как занятие, вредящее неокрепшим умам: «Ребенок не в состоянии судить, где содержится иносказание, а где нет, и мнения, воспринятые им в таком раннем возрасте, обычно становятся неизгладимыми и неизменными. Вот почему, пожалуй, более всего надо добиваться, чтобы первые мифы, услышанные детьми, самым заботливым образом были направлены к добродетели»
[209]
.
У Ксенофонта Афинского можно обнаружить любопытный эпизод, демонстрирующий отношение к произведениям Гомера в сократовские времена (V в. до н. э.). На одном из пиров с участием Сократа и самого Ксенофонта каждый из присутствующих рассказывает, чем он более всего гордится. Когда очередь доходит до одного из гостей, Никерата, тот признается, что больше всего гордится тем, что знает наизусть все гомеровские поэмы: «Отец мой, -сказал Никерат, – заботясь о том, чтоб из меня вышел хороший человек, заставил меня выучить все сочинения Гомера, и теперь я мог бы сказать наизусть всю “Илиаду” и “Одиссею”
[210]
. И, надо заметить, таких добродетельных людей было в то время немало. Дион Хрисостом обнаружил их даже в отдаленной греческой колонии в устье Днепра, Борисфене: «И хотя сами они говорят по-гречески не совсем правильно, поскольку они живут среди варваров, но “Илиаду” почти все знают наизусть»
[211]
.
Греки верили в реальность всего, о чем повествовал Гомер, верили буквально каждому слову, даже несмотря на множество противоречий в его текстах. Для Геродота, Фукидида, Аристотеля, Платона Гомер – самый достоверный исторический источник, а победа греков в Троянской войне – бесспорный исторический факт, хотя Фукидид все же осмеливается заметить, что троянский поход представляется ему не столь замечательным, как утверждает сохраненное поэтами предание
[212]
. Для Эсхила, Софокла, Еврипида Гомер – источник вечного вдохновения. Похоже, из серьезных мыслителей того времени одному лишь Гераклиту приходило в голову ругать великого аэда – да не за что-нибудь, а за непонимание принципов диалектики (по Симпликию, «Гераклит и бранит Гомера за то, что тот сказал: “Да сгинет вражда как меж богами, так и меж людьми”; в таком случае, говорит он, сгинет всё»
[213]
), но Гераклит всегда слыл большим мизантропом
[214]
.
Был еще, правда, в конце IV в. до н. э. один Зоил, прозванный «бичом Гомера» за настойчивые поиски и высмеивание неувязок в гомеровских текстах. Ну так Зоил – и есть зоил, не зря его имя стало нарицательным для обозначения недоброжелательного и мелочного критика. Вот что пишет о нем, например, Элиан: «Зоил всегда злословил о людях, только и делал, что наживал себе врагов, и был удивительно придирчив. Однажды кто-то из философов спросил его, почему он всех хулит. “Потому, – был ответ, – что не могу, как мне того хочется, причинить им зло”»
[215]
. По рассказам Витрувия, однажды Зоил приехал в Александрию и там прочел свои пасквили царю Птолемею, но тот не удостоил его ответом. Когда же, проведя долгий срок в царстве и изрядно поиздержавшись, Зоил обратился к Птолемею за вспомоществованием, тот сказал, что «раз Гомер, скончавшийся тысячу лет тому назад, непрестанно питает многие тысячи людей, то и тот, кто считает себя одаренным выше него, должен уметь кормить не только одного себя, но и большое количество народа»
[216]
.
Зоил был осужден за отцеубийство и предан смерти -то ли распят на кресте, то ли побит камнями, то ли заживо сожжен на костре, мнения древних здесь расходятся. Как бы то ни было, по словам Витрувия, «он получил заслуженное наказание. Ибо ничего другого не заслуживает человек, вызывающий в суд тех, которые не могут перед лицом всех быть ответчиками за смысл ими написанного»
[217]
.
В III в. до н. э. в александрийской школе началась нешуточная борьба между так называемыми энстатиками, подобно Зоилу выискивающими различные противоречия в поэмах Гомера, и литиками, занимающимися разрешением подобных вопросов. К числу литиков принадлежали, в частности, Зенодот Эфесский, Эратосфен Киренский, Аристофан Византийский и Аристарх Самофракийский, именно в таком порядке перечисления возглавлявшие знаменитую Александрийскую библиотеку. В библиотеке находилось внушительное количество изданий Гомера, различавшихся в тех или иных эпизодах. «Таковы были издания городские, именно – массильское, хиосское, аргосское, синопское, кипрское и аттическое (афинское). Это последнее… считалось александрийцами “вульгатой”
[218]
. Были и издания, выпущенные отдельными лицами, например издание Антимаха Колофонского, который и сам был эпическим поэтом, или издание “из ларца”, приготовленное Аристотелем для его ученика, Александра Великого, и сопровождавшее последнего в его походах»
[219]
. Эти рукописи стекались в Александрию со всех концов эллинского мира, и служители библиотеки скрупулезно сличали их буква за буквой, пытаясь восстановить первозданный текст и истолковывая, насколько это позволяло тогдашнее состояние лингвистической науки, трудные места уже в ту пору старинного эпоса.
