После «Хрустальной ночи» местное население в Нюрнберге не стало скрывать своего отношения к безутешному Руди Бамберу и его родным: немцы выбили окна в их доме камнями.
Не сохранилось ни одной достоверной записи о том, сколько евреев погибло в «Хрустальную ночь», или о том, сколько имущества тогда уничтожили. Согласно последним исследованиям профессора Мейера Шварца (биолога из Тель-Авива, чьего отца также прикончили нацисты), в ту ночь в Германии разрушили свыше тысячи синагог, и убили по меньшей мере четыреста евреев.
Обстоятельства, при которых произошло это трагическое событие, в очередной раз показали, насколько важные события могли приключиться в Германии при нацистском режиме и какой размах могло принять насилие, стоило Гитлеру лишь дать свое согласие. Собственная репутация фюрера ничуть не пострадала. Он никогда открыто не обсуждал «Хрустальную ночь», и те немцы, которые хотели верить в его непричастность к погрому, вновь списали жестокость штурмовиков на Геббельса и рядовых членов партии.
После «Хрустальной ночи», в том же году, по проекту Альберта Шпеера построили новое здание рейхсканцелярии, которое символизировало власть и авторитет нацистского режима. Но и в новых стенах стиль управления Гитлера не поменялся – в правительстве царил хаос. По словам доктора Гюнтера Лозе, немецкого министра иностранных дел, главная беда Гитлера была в том, что он мог назначить двух чиновников в два разных ведомства, но функции они выполняли почти одни и те же, поэтому возникали сложности с разделением обязанностей. Отсюда проистекали бесконечные разногласия в правительстве. Гитлер отдавал распоряжение, а подчиненные «строили на нем целую доктрину». Когда начинались неизбежные споры между чиновниками, Гитлер редко принимал решения, основываясь на объективной оценке предмета спора, и никогда не брал ничьей стороны. Он просто говорил своим министрам: «Сядьте вместе и обсудите вопрос, а договоритесь – приходите ко мне».
В духе вечного соперничества Гитлера обслуживало не одно ведомство, а целых пять. Среди них была Имперская канцелярия под руководством Ганса Генриха Ламмерса, Канцелярия руководителя партии во главе с Филиппом Бойлером, Президентская канцелярия, шефом которой служил Отто Мейснер, ведомство шефа адъютантов Гитлера Вильгельма Брюкнера, и Штаб заместителя фюрера, начальником которого был Мартин Борман. Поскольку все эти чиновники были официально объявлены представителями Гитлера, большую часть времени они боролись между собой за сферу полномочий. Все они постоянно искали новые способы угодить фюреру, чтобы увеличить круг своего влияния. В итоге правительство создало систему, при которой случайные события могли привести к проведению коренных реформ. Самым ужасающим примером того, как распри внутри рейхсканцелярии отражались на политике государства, можно назвать одну из самых отвратительных реформ Третьего рейха – программу «Эвтаназия». Когда ее приняли, в первые годы умерщвлялись неизлечимо больные дети до 3 лет9.
Примерно в конце 1938 – начале 1939 года Гитлеру на стол попала петиция – одна из сотен, получаемых Канцелярией руководителя партии каждую неделю. Ее написал отец ребенка-инвалида. Следует отметить, что в системе, в которой напрочь отсутствует демократическое представительство, личное письмо фюреру, напоминающее петицию королю времен Средневековья, стало для населения одним из немногих способов повлиять на свою судьбу. Этот человек писал о своем сыне, который родился слепым, умственно отсталым, с одной ногой и без части руки. Он хотел, чтобы его сыну «облегчили страдания». Чиновники тут же решили, что эта петиция непременно должна оказаться среди тех, которые они отнесут Гитлеру на личное рассмотрение, а не ответят на нее сами или передадут в другие правительственные учреждения. Процесс «отбора» почти всегда представлялся как «служение идее фюрера» и заключался в попытках предугадать, какие письма будут ему интересны. Для тех, кто знал об увлечении Гитлера социал-дарвинистскими взглядами, было очевидно, что эта просьба подкрепит его предрассудки (законы о принудительной стерилизации людей, страдающих психическими заболеваниями, уже были приняты). Гитлер прочел петицию и поручил своему личному врачу, доктору Карлу Брандту, осмотреть ребенка и умертвить его, если выяснится, что отец верно изложил суть проблемы. Согласно послевоенным свидетельствам доктора Ганса Хефельманна, высокопоставленного чиновника Канцелярии руководителя партии, именно «дело Кнауера», как его стали позже называть, вдохновило Гитлера на наделение Брандта и Бойлера полномочиями поступать так же в любых подобных положениях.
Так начался период, во время которого доктора и другие медицинские служащие составляли подробный перечень критериев, по которым, согласно новой политике, оценивалось, является ли ребенок «неполноценным». «Неполноценными» считались дети, страдающие «идиотизмом и болезнью Дауна… дети с любыми физическими дефектами, в частности, отсутствием конечностей, расщелиной позвоночника и др.». Истории болезни отправлялись в рейхскомитет, откуда их пересылали трем педиатрам, выступавшим в качестве экспертов. Те помечали каждую «историю» знаком «плюс», если ребенок подлежал умерщвлению, и знаком «минус», если он, по их мнению, умерщвлению не подлежал. Ни один из трех врачей, выносивших приговор, не видел детей вживе: решения принимались только на основании полученных бумаг.
Родные Герды Бернхард стали одними из тысяч тех, кто пострадал от политики «эвтаназии», разгар которой пришелся на первые годы войны. Младший брат девушки, Манфред, всегда отставал в развитии от других детей. Когда ему исполнилось десять, он по-прежнему говорил, как трехлетний ребенок. Все, что он мог сказать, – это слова «мама», «папа» и «Хайль Гитлер». Последним малыш страшно гордился. Некоторые соседи по подъезду бессердечно замечали, что лучше было бы просто «усыпить» мальчика, но мать Манфреда не могла согласиться на такое. В конце концов, мужу удалось убедить ее, что нужно отправить сына в детскую больницу «Аплербек», находящуюся неподалеку, в Дортмунде. Манфреду было уже двенадцать. Он становился для семьи обузой. «Аплербек» устроили прямо на ферме, и герр Бернхард успокаивал жену тем, что малышу пойдет на пользу общение с животными.
Сделав все необходимые приготовления, Манфреда отправили в лечебницу. Родители исправно навещали его раз в две недели – согласно правилам учреждения. Герда тоже приезжала к брату так часто, как только могла, привозила ему небольшие гостинцы. Но потом девушка заметила в малыше перемены – незадолго до первого его Рождества в этой больнице. Его вывели в приемную в одних трусиках, хотя прежде такого не случалось; он выглядел вялым и едва держался на ногах. Герда обняла его на прощание. То был последний раз, когда она видела его живым.
Руководство больницы сообщило, что Манфред умер естественной смертью – от кори, но от внимания Герды Бернхард не укрылось, что в то время в «Аплербеке» умерло немало детей. Она попросила разрешения взглянуть на тело брата, и, когда получила согласие, ее привели в комнату, где на полу лежало пятнадцать умерших малышей, завернутых в белые простыни. Медсестра переходила от одного тела к другому, открывала их лица и спрашивала: «Это ваш брат?», и каждый раз Герда отвечала: «Нет». Ее брата не оказалось среди них, его тело нашли в другой комнате. Оно все еще лежало на каталке.
