Став в 1933 году канцлером, Гитлер решил завязать тесные дружественные отношения с Англией (под которой он понимал всю Великобританию). Доктор Гюнтер Лозе из немецкого Министерства иностранных дел говорит: «Он хотел, чтобы Англия стала Германии союзником, настоящим союзником». Другие дипломаты также подтверждают его слова. Так, Герберт Рихтер свидетельствует: Гитлер видел в англичанах равноправных членов клуба избранных «высших рас».
Но уже в 1939 году Гитлер начал войну с Великобританией – единственной страной во всем мире, с которой он хотел бы выступить единым фронтом, и подписал договор о ненападении с Советским Союзом – единственной страной, как выяснится позднее, в которой фюрер видел опасность для своего народа. Эта война не входила в его планы. Но и характер Гитлера, и тогдашнее международное напряжение, и само устройство нацистского государства – все это в сочетании сделало войну неизбежной. Тем не менее, согласно изначальной точке зрения Гитлера, война 1939 года была ошибкой. Как же мог он, человек, славившийся политической прозорливостью, допустить такой беспорядок в собственной внешней политике?
Придя к власти в январе 1933 года, Гитлер заявил перед лицом всего мира, что хочет избавить Германию от оков Версальского договора и снова сделать страну могучей. Для достижения этой цели государство остро нуждалось в массовом перевооружении. Ответ, который Гитлер дал рейхсминистру транспорта, предложившему в феврале 1933 года создать новое водохранилище, наглядно демонстрирует, что для Гитлера политика перевооружения была важнее всего прочего: «В следующие пять лет Германия посвятит себя перевооружению, дабы немецкие граждане снова получили возможность носить оружие. Теперь каждое государственное начинание, увеличивающее трудовую занятость, надлежит рассматривать с главной точки зрения: необходимо ли оно для того, чтобы немцы снова смогли носить оружие и служить в армии?»3
Однако перевооружение было возможно лишь в том случае, если бы немецкая экономика хоть как-то подкреплялась финансово. Но Гитлер почти ничего не знал об экономической теории. «Нацистское движение действительно было крайне примитивным», – подтверждает банкир Иоганн Цан, который лично был знаком с Ялмаром Шахтом – человеком, поднявшим на ноги немецкую экономику в 1930-х годах. Верно, Гитлер не разбирался в управлении экономикой – зато Шахт полагал себя всеведущим. «Вполне очевидно, – с осторожностью замечает Цан, – что Шахт был весьма самоуверен». В 1923 году Шахта в возрасте сорока шести лет назначили государственным комиссаром по валютным делам. Он получил приказ стабилизировать экономику в условиях безудержной инфляции; несколько позднее, в том же году, он стал президентом Рейхсбанка. В 1930 году, в знак протеста против предложенного немцам и принятого немецким правительством Плана Янга – режима репарационных выплат победителям в Первой мировой войне – Шахт вышел в отставку. Он вновь присоединился к Гитлеру и нацистам, чтобы решить экономические проблемы Германии. «Я хочу, чтобы Германия стала великим и сильным государством, – сказал тогда он, – и ради этого я вступлю в союз хоть с самим дьяволом»4.
Гитлер назначил Шахта на должность министра экономики в 1934 году и принял закон, наделяющий его неограниченной властью в этой сфере. Безработица уже пошла в то время на спад в итоге обширных программ по созданию рабочих мест, – например программы строительства скоростных автострад, а экономика в целом начала оправляться от последствий Великой депрессии. Шахт сумел выделить средства на перевооружение благодаря векселям «МЕФО» – разновидности дефицитного финансирования, у которой есть два преимущества: эти векселя позволяли проводить первые рискованные этапы перевооружения в относительной секретности, а также давали немцам возможность платить за перевооружение в кредит. На руку нацистскому режиму сыграл также стремительный подъем мировой экономики и последующая отмена репарационных выплат, «выторгованная» канцлером Брюнингом на Лозаннской конференции в 1932 году.
Гитлеру эти радикальные изменения в экономике, должно быть, казались настоящим волшебством – или попросту еще одним проявлением его собственной воли. Его, разумеется, мало заботило, каким образом Шахт совершает подобное чудо. В августе 1942 года Гитлер сказал по этому поводу следующее: «Во время наших встреч я никогда не спрашивал Шахта, откуда брались средства, поступающие в наше распоряжение. Я только говорил: Вот что мне требуется и вот что мне необходимо”»5.
Армия ликовала – действия Гитлера вызывали у военных бескрайний восторг. Гитлер наконец-то избавлял Германию от «позора», именовавшегося разоружением. «Он везде пользовался безоговорочной поддержкой, – вспоминает граф фон Кильмансегг, который был тогда в чине армейского офицера, – и никогда не спрашивал о цене происходящих перемен. Наконец-то, по всеобщему мнению, была создана армия, способная по-настоящему защитить Германию. Рейхсвер (догитлеровские германские вооруженные силы), в котором числилось около ста тысяч человек, не мог служить защитой. Кстати, вспомните: после Первой мировой войны Германия оказалась окружена своими главными врагами». Для большинства солдат, с которыми мы беседовали, перевооружение имело символическое, почти духовное значение: благодаря ему страна вернула себе прежнее могущество. Некоторые считали, что, если бы перевооруженные войска пригрозили соседям Германии, многие несправедливости Версальского мирного договора были бы исправлены – и тогда все пошло бы на должный лад. Никто из тех, с кем мы беседовали, не считал, что в 1930-х немецкий народ готовился к новой захватнической мировой войне. Еще в 1924 году Гитлер четко обрисовал в книге «Майн кампф» новые внешнеполитические цели: «Мы возвращаемся на шестьсот лет назад и начинаем сызнова. Мы прекращаем вечное германское стремление на юг и на запад Европы и устремляем свои взоры к востоку… Впрочем, говоря о нынешних новых землях в Европе, следует иметь в виду главным образом Россию и сопредельные, подчиненные России, государства. Здесь, похоже, сама Судьба желает указать нам путь»6. Но каким образом Германия займет эти новые земли? Ответ прост и понятен: «Ныне существуют на Земле огромные пространства неиспользованной земли, ожидающие своих пахарей. Однако, несомненно, что эта невозделанная земля вовсе не создана самой Природой как будущее достояние определенной нации либо расы. Напротив, земли предназначены людям, обладающим силой, чтобы взять их, и трудолюбием, чтобы их возделать»7.
Мало кто в то время был знаком с «Майн кампф», а те немногие, которые все же прочли эту книгу, оставили ее без внимания. «Никто не полагал, будто “Майн кампф” играет хоть малейшую роль, – говорит дипломат Манфред Фрайхерр фон Шредер. – И что скажут нынче политики, вспоминая, как отзывались они об этом труде двадцать лет назад?»
«Я хотел бы немного отвлечься от нашей темы, – предлагает Иоганн Цан. – Возьмите, к примеру, христианство, библейские заповеди, катехизис. Вы знакомы хоть с одним человеком, который выполнял бы или хотя бы делал вид, что выполняет их все – на сто процентов? Вот так же все думали и о “Майн кампф” – в ней изложены “заповеди”, идеи, но никто не собирался воспринимать их буквально». Герберт Рихтер, бывший сотрудник внешнеполитического ведомства, рассказывает: «Каюсь: я прочел первые пятьдесят страниц и счел это настолько безумным произведением, что решил не читать его дальше».
