Став очевидцем зверств, учиненных охранными отрядами, Франц Ягеманн каждый раз пытался предупредить селян, которых ждала депортация, однако не считает себя героем: «Да, я участвовал в том, что сегодня мы осторожно зовем “этническими чистками”. И отлично сознавал собственную вину… Я ведь так и не осмелился сбежать или скрыться от нацистов, не присоединился к движению Сопротивления. Смелости недостало».
У крестьян, схваченных эсэсовцами и впоследствии депортированных, не было ни малейшей надежды повлиять на свою судьбу, даже заявляя: дескать, я немецкого происхождения – занесите меня в иную расовую категорию. И все же многие поляки пытались воспользоваться такой возможностью. В своем стремлении «германизировать» польские земли (кроме Генерал-губернаторства) нацистские чиновники пользовались полной свободой действий. Именно они решали, кого считать поляком, а кого рейхсгау немцем. И именно эта неограниченная свобода действий стала причиной столкновения между двумя наместниками на оккупированных Германией польских территориях, – Артуром Грайзером, гауляйтером Вартегау, и Альбертом Форстером, гауляйтером Данцига – Западной Пруссии. Это столкновение в очередной раз доказало: в военное время «служение идее фюрера» может привести к непредвиденным и противоречивым последствиям огромного размаха.
Артур Грайзер, ученик самого Гиммлера, был наихудшим из твердокаменных нацистов. Его цель заключалась в том, чтобы превратить Вартеланд в образцовую немецкую рейхсгау (область). Он пренебрежительно относился к коренным полякам, а потому взял на себя труд составить перечень подробных критериев, согласно коим поляк подлежал или не подлежал «германизации». Он горой стоял за безжалостное, последовательное расовое разделение. Гауляйтер соседней рейхсгау Данциг – Западная Пруссия Альберт Форстер, который был не менее предан идеям нацизма, чем Грайзер (за военные преступления позднее приговорен к смерти), придерживался несколько иных взглядов на расовую политику. Говорят, что однажды Форстер отпустил шутку: «Если бы я обладал внешностью Гиммлера, я бы не стал столь рьяно защищать Расовую Теорию».
Ромуальд Пилачинский из Быдгоща, польского города, пребывавшего в юрисдикции Альберта Форстера, на собственном опыте прочувствовал последствия разногласий между двумя гауляйтерами. Форстер не утруждал себя утомительной классификацией населения в индивидуальном порядке. Он решил классифицировать поляков en masse
[10]
, не вникая в подробности. В конце концов, разве Гитлер не сказал «не важно, какими способами» наместники достигнут заветной цели – «германизации»? «Если мои подсчеты верны, – рассказывает г-н Пилачинский, – примерно восемьдесят процентов населения Быдгоща откликнулись тогда на призыв Форстера подписать так называемый фолькслист, «список германских граждан». После подписания этого документа семью Пилачинских отнесли к «третьей категории немцев»
[11]
. Благодаря этому они получили некоторые привилегии, недосягаемые для обычных поляков: льготы на выдачу продуктов питания, право на образование и проживание в пределах оккупированных земель. Но эта формальность никак не повлияла на личные впечатления Ромуальда Пилачинского: «Мы все равно жили, как и раньше: говорили по-польски. Никто из тех восьмидесяти процентов, кто получил удостоверения о принадлежности к третьей категории, на самом деле не считал себя немцем». Но у г-на Пилачинского также был дядя, семья которого жила близ Позена (Познани), в области, вверенной заботам Артура Грайзера: «Моему дяде никто не предлагал подписать фолькслист – семью немедля депортировали». Разумеется, Пилачинские и по сей день не находят объяснения событиям, происходившим в то время. Все они принадлежали к одному роду одного и того же этнического происхождения. Немецкой крови не было ни у тех ни у других, и все же Пилачинским из Быдгоща удалось избежать тягот депортации, выпавших на долю их познаньских родичей.
В отличие от Форстера, Грайзер всячески унижал поляков и их культуру – из чисто идеологического рвения. В сентябре 1940 года он издал распоряжение, гласившее: «Должно пройти немало времени, прежде чем мы воспитаем в каждом германском гражданине отношение к полякам, приличествующее нашему национальному достоинству и целям Германского рейха»6. Иными словами, немцы по-прежнему слишком дружелюбно относились к полякам. Теперь всем, не желавшим числить поляков рабами добровольно, «за совесть», числили поляков рабами поневоле, «за страх». Далее в распоряжении говорится следующее: «Каждый член немецкой общины, продолжающий поддерживать с поляками отношения, выходящие за рамки обслуживания либо торговли, будет взят под стражу ради его же безопасности. В любом случае слишком частое и дружелюбное общение с поляками будет расцениваться как нарушение предписанных правил поведения».
В собственном поместье за Позенской городской чертой Грайзер стремился жить согласно своим идеалам. Данута Павельчак-Грохольская служила у гауляйтера горничной и вспоминает: он был «высокого роста и мощного телосложения. Выглядел человеком гордым и надменным. Грайзер был донельзя тщеславен, полон самим собой – словно выше его не стояло никого и ничего. Эдакий земной божок… Все боялись лишний раз попадаться ему на пути, а при встрече кланялись и отдавали честь. Поляков он откровенно презирал, относился к ним как к рабам, которые годятся только для черной работы». Данута Павельчак-Грохольская пришла в ужас, узнав, что ей предстоит работать у самого Грайзера: «Один только звук его имени заставлял людей дрожать от страха: все ведали, каков он». Грайзер был немцем по происхождению, однако вырос в Польше, говорил по-польски, учился в польской школе. А теперь его прозвали «полякоедом». Данута уже знала, на что способен этот человек, – она видела, как по его приказу на местной сельской площади расстреляли двадцать поляков. «Расстреляли только за то, что они были поляками, – с ужасом вспоминает Данута, – страшное зрелище. До сих пор, когда пересекаю площадь, на которой это случилось, у меня перед глазами стоят казнимые. Вина за их смерть лежит на Грайзере, и только на нем». Узнав, у кого предстоит работать его дочери, отец Дануты не смог скрыть своих опасений: «Ты отправляешься волку в зубы! Кто знает, удастся ли тебе вернуться оттуда живой». Данута пробрела в слезах шесть километров от дома до поместья Грайзера. Ее тут же заставили прибрать весь дом – в полном соответствии немецким требованиям: «Нельзя было и пылинку проглядеть. Бахрому на ковре нужно было расчесывать, и Боже упаси, чтобы хоть одна прядка лежала криво. Всю эту роскошь нужно было каждый день доводить до совершенства. Помню, экономка поручила нам вымыть окна, это было незадолго до сочельника, на улице стояла стужа. У нас руки примерзали к оконному стеклу, мы пытались согреть их своим дыханием, но отрываться от работы нам строго-настрого запретили». Все в этом семидесятикомнатном дворце, равно как и во всем поместье, принадлежавшем Грайзеру с женой, должно было содержаться в идеальном порядке: «Оранжерея, рыбные садки, охотничий домик… И все хозяйство велось только во имя и ради этих двух людей. Повсюду царила роскошь, истинная роскошь».
