К концу 1940 года Гитлер еще больше утвердился в мысли о том, что колоссальное предприятие, за которое он осмелился взяться, было единственно верным решением для дальнейшего развития Германии. На деле оказалось, что неудачи люфтваффе в Битве за Британию лишили Германию последних шансов на успешное вторжение на Британские острова – а потому Гитлер не видел иного способа ослабить Великобританию и США, кроме как вывести из игры их потенциального союзника на Европейском континенте. С политической точки зрения визит советского министра иностранных дел Вячеслава Молотова в Берлин в ноябре 1940 года показал Гитлеру, что Советский Союз собирается извлечь выгоду из Пакта о ненападении в ущерб Германии. Разве Молотов не объявил, что СССР планирует аннексировать часть Румынии? В экономическом плане Германия в значительной мере зависела от поставок Советским Союзом сырья, без которого для нее война была невозможна: а что, если в решающий момент СССР попросту прекратит снабжение? И, в конце концов, с идеологической точки зрения коммунисты вызывали у Гитлера и других нацистов ненависть. И не почувствовал ли бы себя Гитлер свободнее (как он напишет позднее Муссолини), нарушив Пакт о ненападении, этот «брак по расчету»? И в каком же еще доказательстве собственного врожденного превосходства нуждалась немецкая армия, если сравнивать ее молниеносное покорение Франции и неспособность Красной Армии разбить немногочисленных финнов?
До самого начала 1941 года, когда нацистские военачальники уже определили все сроки и цели операции «Барбаросса», никто не высказывал сомнений по поводу успеха мероприятия. Начальник отдела Верховного командования вермахта по вопросам военной экономики и вооружений, генерал Томас, на заседании Верховного командования выступил с сообщением о ряде сложностей, с которыми германские войска наверняка столкнутся в ходе вторжения: например, как командование собирается решить вопрос со снабжением солдат топливом и продовольствием на советских территориях? На встрече с Гитлером 3 февраля Гальдер также затронул эти проблемы и предложил пути их решения (по оптимистическому мнению Центрального бюро по экономике армия вполне могла «существовать за счет захваченных земель» и присваивать ресурсы Советского Союза с целью пополнения запасов). Позднее генерал Томас высказал еще более мрачные перспективы тылового обеспечения, которые неизбежно ожидали немецкую армию, однако о его опасениях Гитлеру, вероятнее всего, так и не доложили.
В феврале обсуждался еще один изъян в планах нападения на СССР, хотя и коротко. План «Барбаросса» не предусматривал захвата всех территорий Советского Союза. Предполагалось, что немцы остановятся в районе Уральских гор, в то время как советские войска отступят в леса и болота Сибири. Даже Гитлер не рассчитывал на то, что ему хватит военной мощи продвинуться дальше на Восток, до самого Тихого океана (как сказал Губерт Менцель, офицер танковой дивизии, это был «блицкриг – но без границ»). Фельдмаршал фон Бок, которому предстояло командовать группой армий «Центр» (войска должны были продвигаться по центральной оси Минск – Смоленск – Москва), задался вопросом: как после поражения Красной Армии Советы «пойдут на заключение мира»?19. Гитлер расплывчато ответил, что «после завоевания Украины, Москвы и Ленинграда… у советского руководства не останется иного выбора».
Несмотря на все указанные проблемы, уверенность германского командования в победе не пошатнулась ни на йоту: «Русский колосс окажется свинячьим пузырем; ткни его, и он лопнет», – говаривал генерал Йодль. Он прекрасно помнил, как многие другие генералы пророчили поражение германской армии на французском фронте, а в результате та война завершилась блистательной победой немцев. Наученные опытом генералы не станут давать неутешительных прогнозов!
Той же весной Гитлер внес изменения в план ОКХ, состоящий из трех направлений удара. Он счел нужным сместить акцент с продвижения в направлении Москвы. Фюрер выработал новую концепцию грядущих военных действий, в основе которой лежал новый способ ведения войны – тотальное уничтожение, а потому более важным было истребление вражеских войск, взятых в окружение, чем захват столицы государства. Военачальники безропотно согласились с новой стратегией Гитлера. Его намерения были более чем прозрачны – вначале он собирался окружить и уничтожить Красную Армию на запад от Москвы, после чего страна рухнет, лишившись своей индустриальной мощи.
Той же весной нацисты приняли ряд решений о стратегической стороне грядущего военного вторжения. В глазах Гитлера и его подчиненных Советский Союз отличался от Франции, Бельгии или любой другой «цивилизованной» западной державы. С самого начала эта война задумывалась как порабощение дикарей, придерживающихся опасных и безнравственных иудео-коммунистических взглядов. Гальдер, вероятно, повторяя слова самого Гитлера, записал в дневнике 17 марта 1941 года, что «интеллигенцию, которой Сталин потакал, необходимо устранить», а также, что «в Великороссии силу следует применять в самой жесткой форме». Гитлер не скрывал от генералов своих намерений – он собирался вести войну на полное уничтожение, о чем и объявил 31 марта. И тем не менее ни один из военачальников не подал в отставку и даже не возразил фюреру, после того как его идеи превратились в реальные приказы, диктовавшие дух и букву, в соответствии с которым следовало вести все военные действия против Советского Союза. Эти приказы, названные позднее, на Нюрнбергском судебном процессе, «преступными», не были навязаны военным сотрудниками СС, а были приказами собственного высшего армейского командования.
Первым «преступным» приказом стал план «Барбаросса», согласно которому всех партизан надлежало расстреливать на месте, а также разрешались коллективные карательные меры против целых населенных пунктов. Сразу за ним вышел печально известный «Приказ о комиссарах», в котором солдат призывали расстреливать всех советских военных политруков – комиссаров. (Большую часть своего существования Красная Армия функционировала под «двойным командованием», в рамках которого профессиональным армейским офицерам приходилось обсуждать все важные приказы с политическими комиссарами и только потом обнародовать их. Первые революционеры больше всего на свете боялись того, что армия в один прекрасный день восстанет против коммунистической партии, а потому надеялись, что присутствие подобных комиссаров убережет их от бунта в рядах вооруженных сил.)
Сегодня сложно постигнуть, как солдаты современной армии такого цивилизованного народа как немцы могли согласиться на то, что им придется воевать в противоречии с международной конвенцией, вести войну, в которой им была уготована роль не солдат, а настоящих убийц. Однако встреча с Бернхардом Бехлером позволяет понять умонастроения того времени, которые сделали это возможным. Этот человек не просто принял условия «Приказа о комиссарах» – он был среди тех, кто подписал его. В качестве адъютанта генерала Мюллера – генерала для особых поручений Верховного командования – он подписал этот документ, заверяя подлинность подписи фельдмаршала фон Браухича. «Я гордился тем, что на этом приказе значится мое имя, – рассказывает Бехлер. – Но не могу сказать, что это событие из ряда вон выходящих. Таких было двадцать, а то и тридцать в то время, так что я не придавал ему такого уж большого значения. Но умные мысли приходят лишь тогда, когда все глупости уже сделаны. Позднее я осознал подлинное значение приказа, понял, конечно, какое это было, по сути, грязное дело. Но в то время никто как-то не обращал внимание на такое».
