Тому, как немцы управляли на завоеванных территориях на Востоке (особенно на наиболее крупной из них – на Украине), также предстояло сыграть немаловажную роль в усилении жестокости войны. По иронии судьбы, учитывая то, чему суждено было произойти, в начале операции «Барбаросса» многие немецкие солдаты надеялись на то, что местное население восточных земель станет их союзниками, а не врагами. «В первые несколько месяцев войны нас приветствовали как освободителей, – рассказывает Петер фон дер Гребен, служивший старшим офицером в 86-й пехотной дивизии. – Иногда нас даже встречали хлебом-солью (традиционными символами гостеприимства и радушия), потому что крестьяне считали, что мы пришли избавить их от гнета большевизма». В памяти Рюдигера фон Райхерта, на тот момент офицера артиллерии 4-й армии, остались похожие воспоминания: «В первые месяцы нам радовались, время от времени угощали чем-нибудь с огородов – нам сильно не хватало свежих овощей. Разумеется, рады были не все, но многие действительно тепло приветствовали нас как своих освободителей».
Многие немецкие солдаты – даже те, кто вместе с Карлхайнцем Бенке служили в танковой дивизии СС, – думали, что операция «Барбаросса» может закончиться самой «обыкновенной» оккупацией: «Нам казалось, что после того, как мы займем Украину, она станет независимой страной и солдаты новой страны выступят вместе с нами против остальных большевиков. Возможно, это было наивно… И тем не менее именно так казалось большинству из нас, молодых солдат».
Причину того, что немецких солдат радостно встречали на Украине, найти несложно. Под гнетом московского правления украинцы вынесли огромные страдания. Голод начала 1930-х, порожденный политикой большевиков, унес жизни более семи миллионов человек. А незадолго до отступления под натиском германских войск сотрудники НКВД казнили тысячи украинских политических заключенных. «Мы мечтали о новом украинском государстве, – рассказывает Алексей Брысь, который жил на западе Украины. – И любая война против Советского Союза казались нам полезной войной».
Будучи восемнадцатилетним студентом мединститута, обладающим способностями к иностранным языкам, Брысь начал работать в местном немецком управлении по труду («арбайтзант») переводчиком. С его точки зрения, это не было актом коллаборационизма: «Думаю, что каждый мечтает о чем-то лучшем. Никому не хочется быть дворником и мести улицы». Ему, как и многим другим украинцам, немцы казались тогда просто очередными захватчиками, коих в истории Украины было немало. И, «при всех властях, независимо от их характера, их конкретная система воспринималась как “нормальная”. Например, приди китайцы, их систему приняли бы как “нормальную”. И мне пришлось бы как-то работать на них, потому что мне нужно есть, нужно где-то жить, нужно где-то работать. Вот почему у нас нет такого рода определения, как “коллаборационизм”, как у вас на Западе». Как казалось Брысю, у украинцев «не было иного выбора», кроме как работать на немцев.
Решение Алексея Брыся устроиться на работу к оккупантам основывалось лишь на том, что «немцы ничем не отличались от других захватчиков». Однако они отличались. Гитлер не верил в возможность сотрудничества с местным населением восточных территорий по образцу британского управления Индией, или римлян территориями их огромной империи. Гитлер считал, что с покоренными народами западной части нацистской империи, такими как французы или голландцы, можно обращаться менее жестоко, потому что они были преимущественно «цивилизованными», то народы Советского Союза, как «низшие», заслуживают другой участи, и кроме того, они не достойны тех ресурсов, которыми наделила природа их территории. «Уму непостижимо, – сокрушался он. – Высшая раса (т. е. немцы) вынуждена тесниться на слишком узкой для нее полоске земли, в то время как эти аморфные массы, которые для развития цивилизации не сделали ровным счетом ничего, занимают бескрайние земли, богатство и плодородие которых не сравнится ни с какими другими во всем мире»5. Гитлер настаивал на том, что немцы в ходе оккупации должны руководствоваться лишь одним законом, установленным самой природой, согласно которому сильнейший должен делать, что хочет.
Эта философия привела Гитлера к мечтам о таком способе завоевания, который сломил бы население оккупированных восточных территорий навсегда; свою миссию он видел в том, чтобы сделать их еще менее цивилизованными, чем они были, по его мнению, на тот момент. Уровень их образования, с точки зрения фюрера, должен быть сведен «к пониманию наших дорожных знаков, чтобы они не попадали под колеса наших автомобилей». Несмотря на все свое восхищение достижениями Великобритании в Индии, фюрер изучил и насильственную колонизацию американских земель, из чего извлек полезный урок относительно того, как обращаться с местным населением оккупированных Германией территорий: «Наш долг заключается лишь в том, чтобы германизировать эту страну путем заселения ее немцами, а на местное население следует смотреть как на краснокожих»6.
Подобные выдержки из речей Гитлера за обеденным столом показывают истинное лицо фюрера. Однако фюрер не всегда был так откровенен, как это предстояло узнать Альфреду Розенбергу, новоиспеченному рейхсминистру оккупированных восточных территорий. 16 июля 1941 года Розенберг встретился с Гитлером в его ставке «Волчье логово» в Восточной Пруссии, где высказал свою точку зрения о необходимости поощрять националистические чувства украинцев. Гитлер не возражал. Несколько позже, на одном из собраний, фюрер даже намекнул, что Украина в один прекрасный день может и в самом деле получить самостоятельность в рамках Германской империи. Но оказалось, что это были только слова. Таким способом Гитлер лишь пытался порадовать преданного, но заблуждающегося Розенберга. А вот 19 сентября фюрер раскрыл свои подлинные намерения, выступив перед нацистом, который полностью разделял его позицию по данному вопросу. Уцелел протокол встречи Гитлера с Эрихом Кохом, нацистским гауляйтером Восточной Пруссии и недавно назначенным рейхскомиссаром Украины. «И фюрер, и рейхскомиссар сочли независимость Украины неприемлемой… Кроме того, вряд ли что останется от Киева. Намерение фюрера разрушить до основания крупнейшие русские города как предпосылку незыблемости нашей власти в России будет подкреплено разрушением украинской промышленности Кохом с тем, чтобы вернуть пролетариат в деревню»7.
Какое удовольствие, должно быть, получал Гитлер, когда во время встречи с ярыми нацистами, такими как Кох, заявлял, что намерен «разрушить до основания крупнейшие русские города». Тут он мог быть честен до конца. С Розенбергом же, который, по сути, стоял выше Коха в нацистской иерархии, ему долгое время приходилось тщательно выбирать выражения. На первый взгляд такое его поведение не совсем понятно, ведь Гитлер сам назначил Розенберга на эту ответственную должность. Однако такое поведение Гитлера объяснимо, поскольку оно целиком соответствует тем методам, которых он придерживался в управлении нацистским государством, ловко используя их в собственных целях.
Во-первых, нацистские иерархии, по сути, были не тем, чем казались. Кох имел очень большую степень самостоятельности в вопросах управления Украиной и мог, возникни такая необходимость, непосредственно обращаться к самому Гитлеру, благодаря другой своей должности – гауляйтера Восточной Пруссии. Таким образом, он мог действовать в обход Розенберга. Во-вторых, Гитлер всегда был лоялен к тем, кто, как Розенберг, примкнул к нему еще во времена «борьбы», то есть до прихода нацистов к власти. Вот Розенберг и получил столь высокую должность в качестве награды за верность. В-третьих, назначение Розенберга на пост министра оккупированных земель давало возможность Гитлеру, в случае возникновения необходимости, натравить на него Коха. Внутренние распри в правящей верхушке нацистов лишний раз позволяли фюреру выступить в качестве арбитра, а это укрепляло его власть в сложившейся системе. И наконец, Гитлер не любил давать письменные распоряжения таким людям, как Розенберг и Кох, и противостояние между ними предоставляло ему возможность отказаться от любых своих слов, которые привели к «катастрофическим» последствиям. Фюрер сам признался в выступлении перед своими генералами, командовавшими группами армий вермахта летом 1942 года, что он готов сказать все, что угодно, если считает, что того требует сложившаяся ситуация: «Ради психологического воздействия, я бы пошел на что угодно; я мог бы сказать: “Давайте образуем абсолютно независимое государство Украина”. Сказал бы, глазом не моргнув, но выполнять все равно не стал бы. Это я сделал бы как политик. Но (поскольку я должен говорить это публично) я не могу довести до ведома каждого солдата также публично: “Все это – ложь, мои слова – лишь тактический прием”»8.
