«Мы [немецкие солдаты] гордились столь быстрым успехом, – рассказывает Иоахим Штемпель. – Должен сказать, все мы единодушно верили в то, что сражаемся не впустую. Для нас не было ничего невозможного, несмотря на трудности и скверное вооружение. Мы не сомневались в том, что военачальники укажут верный путь, а уж мы-то довершим остальное. И опять же: взявши верх в «Харьковском котле», победоносно покинув поле битвы, мы воодушевились и уверенно глядели в будущее».
Немецкая победа, в которую искренне верили Штемпель и его сотоварищи, не представала невозможной в 1942 году. Немцы уже захватили сельскохозяйственное сердце СССР – Украину, а также Донбасс, главный советский угледобывающий и сталелитейный центр. После того как Сталин доказал под Харьковом, что ничему не научился на прошлогоднем горьком военном опыте, поражение Советского Союза казалось вполне вероятным.
А опыт побоища под Харьковом Гитлер использовал при разработке собственной дерзкой операции «Блау»: плана наступления на юге, в сторону Сталинграда, Кавказа и далее до Каспийского моря. Эта операция должна была лишить советскую военную машину доступа к нефти и, по мнению Гитлера, нанести экономике СССР сокрушительный удар, от которого она уже никогда не смогла бы оправиться. Фюрер объявил, что цель этой кампании – «окончательно подорвать остатки советской оборонной мощи, а также отнять у Советов как можно больше главнейших источников энергии, на которых держится военная экономика». И впрямь, достаточно взглянуть на карту, чтобы оценить непомерный размах операции «Блау», – но эта кампания вполне могла бы окончиться успехом, продолжай Сталин и далее командовать Красной Армией столь же нерасчетливо и упрямо.
Двадцать восьмого июня 1942 года немцы нанесли удар почти по всему Южному фронту. 4-я танковая армия наступала на Воронеж. Двинулась 1-я танковая армия, стоявшая южнее Харькова. Блицкриг был стремителен: как и прежде, немцы пытались окружить целые советские армии. Поначалу, когда Красная Армия подалась назад, не исключалось, что могут повториться события 1941 года. «Главной причиной [успеха немцев] было то, что мы проиграли битву под Харьковом, и образовался серьезный разрыв на линии фронта, – объясняет Махмуд Гареев. – Фронт утратил стойкость. У нас не осталось в наличии резервных войск: все они уже использовались при наступлении на иных направлениях. Пришлось перебрасывать резервы с московского и ленинградского направлений, но беда была в том, что все они сразу отправлялись на поле битвы. А бросать в бой новую дивизию за новой дивизией, не давая им надлежащей предварительной подготовки, значит лишь ухудшать и без того плохое положение».
В конце июля, после того как войска Гитлера вышли к Дону, фюрер решил разделить их на две части. В то время как группа армий «А» должна была направиться на юг, к нефтяным месторождениям Кавказа, группе армий «Б» – другому острию этого удара – надлежало продолжить продвижение к Сталинграду и Волге. Гитлеру не просто хотелось достичь нескольких военных целей одновременно – ему хотелось опять выказать свое презрение к Красной Армии.
Сталин следил за развертыванием операции «Блау» с яростью. Прежде он старался уверить себя в том, что нападение немцев на южные территории служило отвлекающим маневром перед решающим наступлением на Москву, – и теперь искал козла отпущения среди офицеров своей разведки. Когда советские войска отступили еще дальше, Сталин издал свой печально известный приказ № 227 «Ни шагу назад», который, помимо прочих жестких мер, наделял заградительные отряды правом открывать огонь по советским частям, отступающим без приказа. Учреждались штрафные батальоны, в которые отправляли «трусов». Снова настали трудные минуты, и Сталин снова посчитал, что Красная Армия всего лучше будет воевать не за совесть, а за страх перед наказанием.
Про свирепость советской военной дисциплины – в частности про горький опыт бойцов, уцелевших после пребывания в штрафных батальонах, – коммунистические историки предпочитают помалкивать. Только после падения режима такие люди, как Владимир Кантовский, угодивший в штрафбат в 1942 году, решились рассказать о горьких подробностях своей жизни.
Беды Кантовского начались весной 1941 года, когда, будучи восемнадцатилетним московским студентом, он узнал, что одного из его преподавателей арестовали. (Лишь недавно Кантовский получил доступ к соответствующему секретному делу из архивов НКВД. По иронии судьбы, преподавателя схватили за то, что перед самым гитлеровским нападением он сказал: «Пакт, заключенный Гитлером и Сталиным, угрожает безопасности Советского Союза».) Владимир вместе со своими однокурсниками были настолько возмущены арестом своего преподавателя, что напечатали на пишущей машинке гневную листовку и распространили ее по всему району. Все они были верны коммунистическим идеям и считали, что произвол и репрессии лишь марают их высокие идеалы. «Мы по-своему понимали коммунизм, – объясняет Кантовский, – и совесть не дозволяла нам промолчать… Мы не воспринимали Сталина и его последователей всерьез. В то же время мы оставались патриотами, коммунистами в душе. Правда, коммунистами отнюдь не на сталинский лад».
Сразу после начала войны в квартиру Кантовского явились сотрудники НКВД и арестовали его, а к июлю переправили в Омскую тюрьму, где он провел несколько следующих месяцев. «Об Омской тюрьме надо романы писать да поэмы слагать, – рассказывает он. – Представьте камеру на девять коек. Нас туда втискивали по пятьдесят-шестьдесят человек, мы спали на нарах, под нарами, между нарами и в главном проходе. Дважды в день нас выпускали из камеры в туалет, а каждые две недели водили в баню. А прогулок по тюремному двору не разрешали; вообще никогда не выводили на свежий воздух».
Листовка, отпечатанная на машинке после ареста преподавателя, стоила Кантовскому десяти лет заключения в исправительно-трудовом лагере. Но едва лишь его перевели туда из Омской тюрьмы, Кантовский сам попросился на фронт, ибо «если страна в опасности, постыдно отсиживаться за решеткой». Те на Западе, кто предпочитает думать, что несомненная жестокость советского режима была единственной причиной, по которой Красная Армия жертвовала столькими бойцами в каждой битве, поступок Владимира Кантовского кажется непостижимым. Ибо перед нами человек, добровольно вызвавшийся служить в одном из пресловутых сталинских штрафбатов. Эта история доказывает: террор, царивший в Советском государстве, был лишь одной из причин того, что Красная Армия билась не на жизнь, а на смерть. В 1942 году даже заключенные, ни за что ни про что оказавшиеся в ГУЛАГе, шли в бой с немцами по собственному желанию, движимые лишь патриотизмом и верой в коммунистические идеалы.
После того как летом 1942 года Сталин издал приказ № 227, Кантовский узнал, что его просьбу удовлетворили: отправляли на фронт, сократив срок заключения с десяти лет до пяти. Он стал одним из четырехсот сорока тысяч советских солдат, служивших в штрафбатах; сколько из них выжило в той войне – неизвестно; едва ли многие смогли уцелеть1.
На передовой Кантовский познакомился с другими бойцами своего батальона: «Из них я был единственным политзаключенным – обычно в штрафбаты отправляли тех, кого осудили за малозначительные преступления, например, опоздания на работу, что в то время каралось уголовной ответственностью. Если вы опаздывали более, чем на двадцать одну минуту, вас приговаривали к тюремному заключению сроком в один год, впрочем, вместо этого вы могли отправиться служить в штрафбат. Если вы что-нибудь украли или нагрубили кому-то на улице – вас также ждал тюремный срок или штрафбат».
