Ближе к концу войны мысли немецких солдат все так же обращались к Гитлеру. В последние месяцы Вальтер Фернау стал офицером-агитатором от национал-социалистов и постоянно обращался к солдатам с пропагандистскими речами, в которых говорил об идеалах, ради которых стоит продолжать сражаться с неприятелем. «В мои обязанности входили выступления перед небольшими отрядами, и я призывал их к тому, чтобы они верили в лучшее, – рассказывает он. – Для бойцов устраивали настоящий концерт: играли на аккордеоне, пели песни, всякие матросские куплеты; атмосфера получалась просто невероятная. А потом в дело вступал я: “Товарищи, мы собрались здесь сегодня не только для веселья. Я должен рассказать вам о настоящем положении вещей. Текущая военная обстановка такова, что американцы и англичане уже подходят к нашим границам. Мы знаем, что русские идут на Берлин и что на юге американцы уже заняли Рим, а бесчисленные самолеты бомбят наши города. Никто не знает, живы ли наши семьи или в их дом угодила бомба. В этой ситуации могу сказать только одно: дело – дрянь!.. Но если мы можем здраво оценить наше нынешнее положение, это может сделать и наш фюрер, наш верховный главнокомандующий. Возможно, он знает и нечто худшее, о чем мы еще и не подозреваем. Ему виднее, а от нас он ждет исполнения долга. Мы должны быть готовы к смерти и к тяжелым ранениям. Он может потребовать от нас этих жертв, потому что надеется на победное окончание войны”. А потом я спрашивал солдат: “Хотите поставить винтовки в угол и отправиться домой? Как же вы посмотрите Гитлеру в глаза, когда тот придет к вам после войны и скажет: "Как могли вы опустить оружие! Все ведь могло закончиться совсем иначе!" Так не дадим ему повода сомневаться в себе!”» В то время он думал о фюрере лишь в одном ключе: «Для нас Гитлер был божеством». Поэтому на вопрос, почему немцы дезертировали во время Первой мировой войны, но бились до конца во Второй, Вальтер Фернау ответил очень просто: «Во время Первой мировой у Германии не было Гитлера».
По словам Ганса фон Герварта, хотя немцы и понесли трагические потери, сражаясь до последней капли крови, было в этом и кое-что положительное: «Иначе родилась бы новая легенда Dolchstoßlegende, так называемый тезис об “ударе ножом в спину”. Многие женщины в Германии потеряли своих сыновей и братьев, они не могли поверить, что все их старания оказались напрасными, что они отдали свои жизни зря». Если бы Гитлера убили в 1944 году и Германия подписала мирное соглашение, позднее у немцев появился бы повод говорить, что рейх мог бы победить в этой войне, если бы сражался до конца. Невозможно предугадать, каким был бы альтернативный ход истории, предположения по этому поводу можно строить бесконечно. Повернули бы тогда западные союзники против русских? А если бы немцы довели разработки своего «чудо-оружия», включая ракеты Фау-1 и Фау-2, до такой степени, которая позволила бы им одержать верх? Можно бесконечно спорить на эту тему, подобные дебаты продолжаются и сегодня, особенно в кругах ультраправых партий. Но, по иронии судьбы, эта борьба до конца, возможно, спасла мир от появления нового Гитлера, хотя новому Гитлеру пришлось бы гораздо сложнее, учитывая наследство в виде Холокоста.
И все же выгоды от капитуляции Германии в 1944 году были бы огромны: и не только в исчислении количества сохраненных жизней солдат, тогда бы уцелели и многие гражданские, погибшие в последний год войны от рук самих же нацистов. В тот последний год войны нацистский террор на территории Германии окончательно вышел из-под контроля. Одно ужасающее дело из Вюрцбургского архива демонстрирует то, как нацисты, когда стало ясно, что война проиграна, обрушили весь свой гнев на простых жителей7. Карлу Вайгляйну, фермеру, жившему в Целлингене, небольшой деревушке, в нескольких километрах от Вюрцбурга, в 1945 году было уже пятьдесят девять лет.
Но его все одно призвали в фольксштурм, народное ополчение, где он должен был присоединиться к рядам обороняющихся. Он попал в роту, которой командовал учитель Альфонс Шмидель, лидер местной ячейки «Гитлерюгенда», истово веровавший в идеалы нацизма. 25 марта, около двух часов дня, целый батальон выстроился на сельской площади в шеренгу для переклички. Перед ними выступил доктор Мюль-Кюнер, командир батальона, который сказал, что война вот-вот придет и в их родную деревню, а потому необходимо максимально ужесточить дисциплину и каждый, кто ослушается приказа, будет расстрелян.
Рота первого батальона, в которой служил Карл Вайгляйн, ответила ему хохотом: «Да ну?» Примерно в то же время с дороги исчезло несколько противотанковых препятствий, и кто-то пустил слух, что от них избавился Вайгляйн. Во вторник, 27 марта, нацисты взорвали мост, который связывал Целлинген с соседней деревней Ретцбах, чтобы остановить продвижение американцев. Вайгляйн, дом которого находился рядом с мостом, сказал одному своему соседу: «Это все эти идиоты, Шмидель и Мюль-Кюнер, по ним виселица плачет!» Его слова случайно услышал Шмидель, который тут же доложил обо всем Мюль-Кюнеру.
На следующий вечер в Карлштадт прибыл «летучий военно-полевой трибунал» под руководством майора Эрвина Гельма. Такие суды были специально созданы для того, чтобы поддерживать дисциплину, что было особенно важно накануне неминуемого поражения Германии; они обладали всеми полномочиями обычного военно-полевого трибунала. Майор Гельм пользовался дурной славой: его группу судейских местные называли «линчевателями». Он был известен жестокостью и склонностью к садизму. Как-то раз майор спросил одного семнадцатилетнего парня: «Ну как, уже выбрал сук, на котором мы тебя вздернем?» В другой раз он сказал своим людям: «Посмотрите на эту шею – так и просит веревки!»
Майор Гельм и Мюль-Кюнер решили казнить Карла Вайгляйна в назидание другим. Его быстро доставили из полицейского участка в Целлинген, и уже в полночь военно-полевой трибунал собрался для вынесения приговора. Гельм поручил одному из своих лейтенантов, Энгельберту Михальскому, вести заседание. Двух местных фермеров, Антона Зойберта и Теодора Виттмана, вызвали в качестве «заседателей». Вальтеру Фернау, который на тот момент также получил звание лейтенанта и присоединился к Гельму, приказали выступить в этом деле обвинителем. «Гельм сказал: “За вами – обвинение. Дело простое, вопросов быть не должно. Я соберу расстрельный взвод”». Он подписал смертный приговор еще до того, как начался суд. Но тут случилось непредвиденное: заседатели Зойберт и Виттман отказались свидетельствовать против Вайгляйна8. Гельм решил проблему просто – избавился от них, пригрозив трибуналом и им. Карла Вайгляйна признали виновным. Вальтер Фернау знал, что приговор может быть только один – смертная казнь. «Даже если вы считаете меня безжалостным подонком, – говорит он, – тогда я действительно не считал, что это слишком сурово… Суд решил, что это военное преступление, и я не мог потребовать трех или шести месяцев тюрьмы. Это было все равно, что заявить остальным солдатам: “Почему бы вам не совершить нечто подобное и посидеть с полгодика в тюрьме? Когда вы выйдете, война кончится, другие погибнут, а вы останетесь жить”. Понимаете теперь, о чем я? Даже сегодня многие согласились бы со мной, что некоторые ситуации требуют жестких мер, хотя мне они и не по нраву. Но не я придумываю законы». В конце концов, Вальтер Фернау рассказывает о том, как повлияли ужасы, увиденные им на Востоке, на его собственное отношение к работе в военном трибунале. «Я не раз видел, как гибли на войне мои товарищи, так что стал реагировать на подобное довольно спокойно… Я стрелял в людей, видел, как они падают замертво, это – страшное зрелище. Но со временем ко всему можно привыкнуть. Когда сражаешься в России и видишь, как на тебя идут русские, подходят все ближе и ближе, то стреляешь не задумываясь и радуешься, когда они умирают от твоих пуль. Ужас! Сегодня никто не поймет, как можно радоваться, когда кто-то умирает на твоих глазах».
