Королева вспылила и сказала, что в Ирландию отправится сэр Уильям, вне зависимости от того, нравится это графу Эссексу или нет. Теперь уже вспылил граф и, повернувшись к ней спиной, пошел к выходу. Это было настолько неслыханным нарушением этикета, что королева отпустила ему затрещину и велела «…уйти и повеситься…». Граф взялся за шпагу, и неизвестно, что случилось бы, если бы лорд Ноттингем не повис у него на руке
[59]
.
Ссора на этот раз вышла настолько серьезной, что королева и ее фаворит перестали разговаривать друг с другом. Но, как ни невероятно это звучит, – они примирились и на балу, приуроченном к началу нового, 1599 года, уже танцевали вместе. В Лондоне прошла постановка героической хроники Шекспира «Генрих Пятый». Правда, с великим завоевателем, грозой врагов и кумиром своих солдат, на этот раз ассоциировался не правящий монарх, каким был Генрих Пятый, а граф Эссекс, идущий в славный поход, к верной победе.
Он получил командование в Ирландии, столь им вожделенное.
IX
То, что граф Эссекс проделал во время ирландской кампании, трудно назвать иначе как сумасшедствием. Для начала граф изменил утвержденный в Лондоне план и вместо Олстера пошел на Мюнстер, куда идти ему вовсе не следовало. Пленных он вешал, что мало способствовало умиротворению страны, – зато направо и налево возводил в рыцарское достоинство своих офицеров, что справедливо вызвало нарекания. Своего приятеля, графа Саутгемптона, поехавшего в Ирландию просто в качестве волонтера, он сперва поместил у себя в палатке, а потом назначил начальником всей кавалерии, через головы очень многих заслуженных людей. Граф Саутгемптон вел себя со своим командиром весьма вольно, а поскольку он слыл гомосексуалистом, авторитета командованию это не прибавило.
Ведение военной кампании стоило казне 1000 фунтов в день, прогресса не наблюдалось, из Лондона на графа сыпались яростные письма королевы, неудачи следовали за неудачами – и осенью 1599 года, заключив с ирландцами перемирие, Эссекс самовольно вернулся в Англию и, как написано в энциклопедии:
«…не смыв пота и грязи после долгого путешествия, предстал перед Елизаветой в ее опочивальне…»
Уж о чем они в этой опочивальне поговорили, так и осталось тайной, но на следующий день ему было предъявлено обвинение в неповиновении. В ответ граф обвинил в клевете чуть ли не весь состав Тайного Совета, а заодно – и сэра Уолтера Рэли, который в Совет никогда не входил. Рассмотрение дела отложили до лета 1600 года – граф Эссекс объявил себя больным. По приказу Елизаветы его обследовали доктора и решили, что он и в самом деле не вполне здоров. 5 июня 1600 года прошла сессия суда, и одним из обвинителей Эссекса стал его друг, Фрэнсис Бэкон.
Суд рекомендовал тюремное заключение – но королева решила иначе и попросту лишила графа его главного источника дохода, монополии на импорт сладких вин. Удар был нанесен в самое больное место – Эссекс лишился возможности не только жить так, как он привык, но и содержать своих приспешников. Его письма королеве, в которых он умолял о прощении и «…покрывал поцелуями ее прекрасные руки…», оставались без ответа.
Графа кинуло в противоположном направлении – всем и каждому, кто приходил в Эссекс-Хауз, как называлась его резиденция, он говорил о неблагодарности Елизаветы и о том, чего она заслуживает за свои действия. Когда один из его приверженцев сказал, что надо бы узнать, каковы же условия, которые предлагает ему королева, он воскликнул: «…Her conditions are as crooked as her carcase…», что нелегко перевести на русский. Разве что – «…ее условия так же перекошены, как ее остов…»? Он говорил о своей королеве, как о скелете старой павшей клячи, – о чем ей, конечно же, доложили…
7 февраля 1601 года сторонники опального графа в ожидании мятежа заказали в театре «Глобус» представление пьесы Шекспира «Ричард II». Пьеса, надо сказать, была старая, ставить ее не хотели – но увесистый кошелек разрешил все сомнения труппы.
Речь в данной вещи Шекспира шла об одном интересном эпизоде из английской истории, когда славный Боллинброк взял да и отстранил от власти недостойного монарха, Ричарда II, и сам стал на его место, венчавшись как король Генрих IV
[60]
.
X
Секретная служба королевы Елизаветы, конечно, уже никогда не достигала той высоты, на которую она была поставлена во времена сэра Фрэнсиса Уолсингема, но все-таки должный уровень профессионализма она сохранила. О том, что в окружении графа Эссекса готовится заговор, было известно, и состав заговорщиков был тоже определен довольно точно.
7 февраля 1601 года граф был вызван в Тайный Совет для дачи показаний. Он отказался прийти, сославшись на недомогание. 8 февраля к дому Эссекса пришли лорд-хранитель печати, главный судья, граф Вустерский, сэр Уильям Ноллис и потребовали принять их.
Они были приняты – и заперты в библиотеке. Вместе с отрядом в пару сотен человек, включавшим наемников-валлийцев, граф Эссекс отправился в сторону Сити с криками, что главный секретарь королевы Елизаветы «…продал ее корону проклятым испанцам…».
Как написал потом Фрэнсис Бэкон – ни один человек в городе, еще столь недавно превозносившем Эссекса до небес, не двинул и пальцем в его пользу.
Глашатай объявил его изменником.
Мятеж развалился, даже толком не начавшись. Эссекс заперся было в своем доме – но ему пригрозили, что дом взорвут. Тогда он сдался.
19 февраля 1601 года граф предстал перед судом, в который вошел и Фрэнсис Бэкон. Обвинительную речь произнес сэр Уолтер Рэли, но это была пустая формальность, факт мятежа и измены был налицо, и свидетельствовать против графа Эссекса был готов хоть весь Лондон.
Утверждалось, что граф Эссекс сознался во всем и просил только об одном – он хотел, чтобы его казнили тайно. По закону изменника полагалось повесить, срезать с виселицы живым, выпотрошить и четвертовать – но как-никак виновный был пэром Англии.
25 февраля во дворе Тауэра ему отрубили голову. Как часто случалось, палач оказался неловким, рубить пришлось трижды – но, согласно показаниям очевидцев, Эссекс был убит первым же ударом.
Он пришелся ему в затылок.
Глава 34
Конец династии Тюдоров
LXXIII
То время года видишь ты во мне,
Когда из листьев редко где какой,
Дрожа, желтеет в веток голизне,
А птичий свист везде сменил покой.
