Оживление
Вдруг, казалось бы, совершенно неожиданно, российская экономика стала подниматься из руин. Все вокруг ждут новых катастроф, коллапса, а она внезапно начинает оживать. И первая естественная мысль большинства людей: это мудрая политика Е. Примакова, он спас Отчизну от неминуемой погибели.
Я уже отмечал выше подлинные заслуги Примакова. А сейчас пришла пора сказать, что, кроме спасения от гиперинфляции, он для оживления экономики не сделал ничего. Реально в дело вступили рыночные силы, высвобожденные как раз теми реформами, которые были принято проклинать.
Затем Примакова отправили в отставку, прозвучало знаменитое ельцинское «не так сели». На его место заступил С. В. Степашин, хотя его премьерский век оказался еще короче. Но представление о том, будто экономику поднял Примаков, оставалось в общественном сознании.
Тогда я написал помещенную в этом сборнике статью «Экономика: привет Степашину от Кириенко», которая была опубликована в «Аргументах и фактах» в мае 1999 года. Главная мысль: именно решения 17 августа, как это ни покажется странным, привели к оживлению экономики. Те, кто взял тогда на себя ответственность, на самом деле заслуживают не поношений, а благодарности за мужество. Они облегчили жизнь Примакову и Степашину, позволили им сыграть роль спасителей Отечества.
Эта моя заметка была одной их первых публикаций относительно подлинных причин оживления экономики, и она привлекла внимание. Реформы 90-х должны были начать приносить плоды. И вот они стали появляться. На поверхности лежали девальвация рубля и массированное импортозамещение, загрузка наличных мощностей, доселе простаивавших. Еще и цены на нефть не поднялись. Но даже за первым успехом стояли рыночные реформы: только рыночная экономика, уже заработавшая в результате их проведения, могла так гибко среагировать на изменение ситуации.
Парадоксально и естественно. Первый этап реформ завершился кризисом, который был воспринят как их крах. На деле же он позволил разрешить проблемы, которые были не по зубам правительству, и двинуться дальше.
Дальше новая волна событий. Б. Н. Ельцин отправляет в отставку Степашина, пост премьера занимает новый кронпринц — В. В. Путин. Разворачиваются события в Дагестане. Еще недавно мягкотелый С. В. Степашин объяснял, что ваххабитские села в этой республике — Карамахи и Чабанмахи — это всего-навсего место обитания мирной секты, вполне вписывающейся в демократические представления о свободе совести. А уже в октябре шли ожесточенные сражения с отрядами Басаева и Хаттаба и из тех же сел выбивали с кровью их вооруженных сторонников. И новый премьер сказал свое знаменитое «мочить в сортире», надолго завоевав народную любовь: наш парень!
А на Новый год досрочная отставка Ельцина, его грустные прощальные слова. С новым 2000 годом и — вслед за ним — с новым XXI веком, с новым III тысячелетием наступала новая эпоха в нашей истории. Позади романтика перестройки и реформ, тяжелые испытания, с ними связанные. Расставание с прошлым. Выбираем нового президента и начинаем новую жизнь.
Реформы или демократия, миссия или власть
Начинался новый этап развития страны. Условно — модернизация.
Хочу напомнить, что модернизация, понимаемая в самом широком смысле как преодоление отсталости страны, выход ее на передовые рубежи в мире, была и целью большевистского проекта. Он закончился колоссальной неудачей. И снова встал вопрос о путях и методах модернизации, уже в принципиально новых условиях. Но цели-то были старые: поднять производство и благосостояние, повысить производительность, обеспечить конкурентоспособность страны, а значит, научиться делать конкурентоспособные изделия в количествах, обеспечивающих занятость, повышение доходов, устойчивость экономики от колебаний мировой конъюнктуры.
Неудачу большевистского проекта обусловило то, что он делал ставку на социалистические плановые институты, отвергнув рыночные механизмы, конкуренцию и корыстные интересы людей. А когда новый идеальный человек не получился, вопреки упорному навязыванию марксистских схем, пришлось ставить на подавление естественных желаний людей, их грешной природы, и на обильное вовлечение ресурсов в экономику. Когда же выяснилось, что возможности экстенсивного роста за счет увеличения масштабов вовлечения дополнительных ресурсов не безграничны, а подавить материальные интересы людей невозможно, тут все и кончилось.
С самого начала был и другой проект — либеральный, демократический, который предполагал движение России в основном русле развития мировой цивилизации, но был отвергнут с началом Первой мировой войны. Он состоял в том, чтобы отсталость, обусловленная сильными пережитками архаичного феодально-аграрного строя, преодолевалась последовательным устранением этих пережитков и формированием институтов постиндустриальной эпохи на основе рыночной экономики и демократии.
В сущности, рыночные реформы после краха коммунизма означали возврат к этому проекту. Но у него две основные составляющие — рыночная экономика и политическая демократия. Поначалу между ними существовало противоречие: нельзя было решать обе задачи одновременно, уже хотя бы потому, что рыночные реформы, особенно в России, очень трудны для населения. И не могут быть иными. Большинство очень скоро стало высказываться против них, в лучшем случае, против способа их проведения. Демократия при этом могла с большой вероятностью привести к поражению реформ и реставрации советской системы.
Тем не менее именно свобода и демократия были старыми тревогами России, перед революцией они являлись программными требованиями всех партий, правда, по-разному понимаемыми.
Хотя все перемены у нас начинались с демократизации и хотя именно широкая демократическая волна снесла коммунистический режим, реформы привели к упадку демократического движения, к разочарованию в демократии. Кончилось это тяжелым политическим конфликтом между президентом и парламентом, расстрелом Белого дома.
Я — убежденный сторонник демократии, каким может быть только бывший советский подданный, чье достоинство попиралось большую часть жизни, но все же как-то осталось живо. Конечно, настолько, насколько нужно, чтобы не ходить туда, где твое достоинство может быть оскорблено, чтобы не требовать большего, чем само получается.
И тем не менее я не настолько пурист, чтобы утверждать: демократия превыше всего. В 1993 году я был на стороне Б. Ельцина, хотя он нарушил Конституцию. Потому что и тогда, и сейчас убежден: сохранение и продолжение рыночных реформ в то время было важней демократии, точнее — буквального соблюдения всех демократических процедур и законов того времени.
Тогда сложилась ситуация, когда под демократией не было социально-экономической базы, реформы только должны были ее сформировать.
Она и сейчас еще слаба. Но все же появились такие институты, как частная собственность, свободные цены, реальные контрактные отношения, без которых демократии просто не бывает. Теперь нужна социальная практика, в которой демократические нормы показывают свою полезность, опыт жизни в условиях, отличных от традиционных для нас отношений господства и подчинения, злоупотребления властью.
