— Таким образом, речь идет вовсе не о борьбе кланов, а о борьбе классов. Но классовая борьба, как насучили, подразумевает наличие сменяющих друг друга общественных формаций. Что и на что Россия меняет на сей раз?
— Нынешний конфликт лично я рассматриваю как схватку капитализма с… феодализмом. Иерархическая структура, которую олицетворяет бюрократия, это и есть самый настоящий феодализм, который, несмотря на обилие революций и прочих социальных потрясений, Россией так и не был изжит. Есть разные толкования понятия «феодализм». Например, некоторые теоретики классифицируют его как чисто европейское явление, берущее начало в X веке, а азиатскую деспотию и другие традиционные общества рассматривают отдельно. Но если отвлечься от сугубо специальных дискуссий, феодализм — это предшествующий капитализму этап всемирно-исторического развития, основой которого является жесткая сословная иерархия. В этом смысле централизованная монархия, существовавшая в России до 17-го года, — это тоже феодализм. С его разрушением и переходом к нормальному капитализму России трагически не везло. Был шанс после реформ Александра II, но страну втянули в войну. Потом, в 1917-м, буржуазно-демократическая революция вновь создала возможность для колоссального экономического и социального переворота, но власть упала к ногам большевиков, которые под видом строительства социализма вернули страну к феодализму в советском обличье. Сталин сыграл роль не Наполеона, а Бурбона. Следующее серьезное потрясение произошло в 1991-м. Точнее говоря, все началось раньше, когда в 1987 году стал формироваться класс капиталистов. Да, они не были святыми, их капиталы создавались на выхваченных у государства огромных кусках собственности. Но их главное положительное свойство заключалось в том, что все вместе они образовали сетевую структуру, противопоставившую себя жесткой вертикали феодальной по сути иерархии бюрократии.
Есть такое любопытное исследование, проведенное шведским ученым Магнусом. Он проанализировал уровень жизни разных народов в разные исторические эпохи и обнаружил, что с V века нашей эры вплоть до 1500-х годов он везде был примерно одинаковым. А потом начался бурный рост и стремительное усугубление различий уровня жизни в цивилизациях разного типа. И преуспеяние оказывалось выше там, где традиционное общество уступало место гражданскому, формирующемуся вокруг бизнеса. За прошедшие с тех пор четыре с лишним века ничего более демократичного, чем гражданское общество, человечество не выработало. А Россия, к великому сожалению, к гражданскому обществу так и не пришла. Вот и сейчас мы наблюдаем, как капитализм и формирующееся вокруг него гражданское общество пытаются задавить в зачатке…
— Вы только что помянули август 1991-го, который действительно казался долгожданным торжеством демократии.
Но ведь казался-то он таковым недолго. Кого-то разубедили танковые стрельбы по Белому дому. Кого-то отрезвили сообщения с фронтов первой чеченской. Кто-то разочаровался в новорусской демократии, налюбовавшись на всевластие пресловутых олигархов. И в результате страна вновь стала просыпаться под звуки советского гимна, власти принялись восстанавливать ту самую иерархию, назвав ее лукаво «вертикалью», а ревизия итогов приватизации так напоминает раскулачивание, что просто мороз по коже. Глядя на такое продолжение «демократического выбора свободной России», невольно начинаешь сомневаться: а был ли этот выбор вообще сделан?
— Выбор-то как раз был сделан. А вот реальная демократия так и не возникла. Вся сила демократического движения ушла на слом советского строя. Потом были болезненные экономические преобразования, которые вынужденно проводили те же, кто рушил советскую диктатуру. Они были поставлены перед выбором: либо продолжение этих заведомо непопулярных и, значит, недемократичных реформ, либо переход в стан оппозиции.
Кстати, как вы думаете, где были демократы в октябре 1993 года? В стенах осажденного войсками парламента. Что, вам не нравятся такие демократы? Но ведь они не могли быть лучше. В стране с разрушенной, ущербной экономикой и демократия такая же — ущербная. А Ельцин, пославший к Белому дому танки, конечно, защищал собственную власть. Но одновременно он защищал курс реформ. В жертву этому курсу и была принесена демократия. Прежде такой выбор называли революционной необходимостью.
Руководствоваться подобного рода необходимостью российской власти приходилось еще не раз. Помните выборы 1996 года? Коржаков тогда предложил Ельцину вновь прибегнуть к силовому способу нейтрализации оппозиции. Но Ельцин, к счастью, послушался других советчиков…
— «Все куплю», — сказало злато, «все возьму», — сказал булат… Ельцин выбрал золото олигархов…
— Ну да, знаменитую коробку из-под ксерокса. Это, безусловно, лучше, чем танковые орудия. Но с этой коробки началась эпоха управляемой демократии. Ее логическим продолжением стало не только пришествие во власть финансовых воротил, но и «демократическая» процедура назначения президента-преемника, довольно бесстыдная кампания думских выборов 2000 года и возвращение к вертикали-иерархии. Если мы всегда будем думать, что это единственно возможный для России путь, то другими и не станем. А если не станем, то через сотню лет нас вряд ли кто-нибудь различит на политической карте мира. Ведь это будет постиндустриальный мир, в который без гражданского общества пути нет. А гражданского общества нет без бизнеса. Бизнес любит свободу, т. е. живет только в условиях либерального правления.
Конечно, не стоит бизнес идеализировать. Больше всего он печется о себе. Но в демократическом обществе бизнес не может позволить себе руководствоваться исключительно собственными интересами. Влияет ли в Америке бизнес на политику? Вне всякого сомнения. Лично наблюдал, как это происходит. Мы тогда пытались получить от американского Экспортно-импортного банка деньги на осуществление совместного проекта российской авиационной промышленности и американской компании United Technologies. Это была эпоха межправительственного соглашения о российско-американском научно-техническом сотрудничестве, известного как «соглашение Гор-Черномырдин». Более благоприятной политической конъюнктуры для дачи кредита трудно было себе представить, но мы его все-таки не получили. Заблокировал проект Boeing.
Точно так же американский бизнес может добиться беспошлинного вывоза американских самолетов в Россию или, наоборот, перекрыть путь в Штаты российской стали. Но он ни за что не может себе позволить диктовать, кто будет президентом. Конечно, у бизнеса и на сей счет есть свои предпочтения, и он всеми силами стремится приблизить к ним политическую реальность. Но делает это опосредованно, через общественные институты, политические партии. А те непременно вынуждены считаться с пожеланиями избирателей. Таким образом в условиях гражданского общества интересы бизнеса соединяются с интересами граждан.
— Итак, без либерального правления у страны нет будущего. Только вот беда: кажется, в либеральном государстве нынешняя политическая элита не видит места ни для себя, ни для своих друзей. Поэтому, игнорируя все и всяческие интересы бизнеса и граждан, она решает свои задачи…
— Мне кажется, что президентам примеру, рано зачислять в бескомпромиссные сторонники бюрократии. Если мы обратимся к истории его первого срока, то обнаружим, что в этот период принят солидный пакет либеральных законов. На его счету исторический выбор в пользу западной цивилизации, сделанный после событий 11 сентября. Ну а то, что он вынужден лавировать между реформаторами и чекистами, — общеизвестный факт. Персонификация политической жизни — это действительно проблема. Строить политику таким образом, чтобы «нужным» людям всегда было хорошо, и не дай бог сделать так, что «ненужные» заживут лучше них, — значит толкать страну в противоположную от либеральной демократии сторону.
