В зависимости от времени и места, некоторые из тех, кто обычно воевали верхом, могли быть «свободными» и знатными, другие — нет. Например, немецкие ministeriales были просто слугами, находящимися на содержании своего господина в его имении. Однако большинство из них получали за свою службу земельные владения (феод) и сражались, чтобы исполнить свой долг перед феодалом, обычно заключавшийся в обязательной службе на протяжении сорока дней в году. С XIV в. появилась тенденция к замене феодальной службы денежным платежом — scutagium
[21]
— который мог быть использован для привлечения наемников. Как бы ни складывались условия, на которых сражались их члены, средневековые армии были немногочисленными и непостоянными, и во многих отношениях их вряд ли уместно называть «организациями». Их члены не только не отделялись от общества — они и были этим обществом или, во всяком случае, его наиболее важной частью (не считая священнослужителей). У них не было и отдельного кодекса поведения, а рыцарский кодекс, которому они обещали следовать, и был общественным кодексом, опять-таки за исключением кодекса поведения, налагаемого религией. Нераздельность армии и общества проявлялась даже в манере одеваться. Доспехи были одеждой рыцарей par excellence
[22]
, а в церквях, в которых они похоронены, мы до сих пор можем видеть их бронзовое изображение в доспехах.
Третий элемент тринитарной войны «по Клаузевицу» — а именно народ — вообще отсутствует в этой картине, причем именно потому, что подавляющее большинство сервов не участвовали в войне, они также не были частью общества. Люди низкого происхождения, не будучи рыцарями, принимали участие в войне, сопровождая своих хозяев в качестве носильщиков, слуг, конюхов и т. п. Взять в руки оружие считалось для них недостойным поступком. Как правило, за это их убивали, причем скорее в насмешку, нежели в гневе. В войнах населению выпадала роль жертвы. Простейший способ нанести урон противнику и в то же время обогатиться за его счет состоял в нападении на его крепостных, за счет которых он кормился, и в их ограблении. И наоборот, защите населения в феодальных войнах уделялось так мало внимания, что гарнизоны осажденных замков часто даже выпроваживали некомбатантов, рассматривая их просто как множество дополнительных бесполезных ртов. В свою очередь, командующий войск осаждающей стороны отказывался пропустить их, надеясь таким образом оказать психологическое давление. Все заканчивалось тем, что бедолаги умирали от голода или холода.
Поскольку война не имела отношения к простым людям, ныне нам неизвестно, что они о ней думали, тем более что высшие слои общества — аристократия и духовенство — считали их мнение недостойным даже упоминания. В великом крестьянском восстании, произошедшем во Франции в XIV в., погибло больше людей, чем во многих войнах того времени, тем не менее его даже не удостоили названия «война», назвав вместо этого жакерией
[23]
. Bonhommes едва ли даже считали людьми, соответственно при их подавлении рыцарский обычай не соблюдался. Судя по литературным источникам, таким как аллегорическая поэма XIV в. «Видение о Петре Пахаре», можно сделать вывод, что низшие слои общества рассматривали войну как порождение пороков и жадности баронов. Война считалась отнюдь не инструментом в руках короля, а бедствием, подобным чуме, навлекаемым на народ распущенной знатью. Всегда в теории и зачастую на практике высшие слои делали это без ведома короля или против его воли.
По мере того как мы приближаемся к эпохе античности, «картина мира по Клаузевицу» начинает представляться более соответствующей действительности, чем в случае со Средневековьем. Однако это впечатление ошибочно. Даже термин «Римская империя» вводит в заблуждение, так как правильный перевод слова Imperium — «власть», или «господство». Уже в I в. н. э. предпринимались попытки превратить сам Рим в божество. Однако не существовало идеи государства как абстрактного юридического лица, отдаленного от правителя, тем более современники не могли помыслить себе, что их интересы могут расходиться. Августу, пытавшемуся скрыть свое истинное положение под республиканскими титулами, такими, как консул, не удалось никого обмануть. Прежде всего он был Imperator, т. е. победоносный полководец. После него правители даже и не пытались притворяться, а позже титул princeps был сначала неофициально, а потом и официально заменен на dominus («господин»). Все это отразилось в тогдашней «политической» теории, которая не имела к политике никакого отношения. Предметом таких учений, как эпикурейство, кинизм и стоицизм, было примирение человека с его судьбой в мире, обреченном на деспотическое правление; то же самое, но чуть позже, относится и к раннему христианству.
Деспотизм был типичной формой правления и во времена эллинизма. Личность царя-божества и его царство настолько отождествлялись, что самые важные должностные лица считались просто «друзьями» или «товарищами» правителя. Первоначально они действительно были таковыми, живя вместе с ним в одном шатре или рядом с ним и разделяя с ним опасности битв. Никто не выразил эту идею лучше Селевка I, преемника Александра Македонского, который после его смерти установил свою власть на территории Малой Азии, Сирии и части Месопотамии, причем не имея за собой никакого права, кроме силы оружия. Перед всей своей выстроившейся армией он отдал свою жену Стратонику своему сыну от первого брака — Антиоху, добавив, что, поскольку они оба молоды, у них наверняка будут дети. Этот акт кровосмешения оправдан «не потому, что таков закон богов или людей, а потому, что таково мое желание». Он еще раз подтвердил очевидное: царство Селевка представляло собой военную диктатуру, хаотическое собрание различных народов и территорий, подчинявшихся одному человеку, которого поддерживали его воины.
Несмотря на то что античность не знала института государства, тем не менее она признавала разделение на «правительство», армию и народ. В культурно однородном эллинистическом мире война считалась делом первых двух, а не народа, и были установлены некоторые правила по поводу того, кто, что и с кем мог делать, при каких обстоятельствах и с какими целями. Однако разделение подобного типа неприменимо ни для республиканского Рима, ни для классического греческого полиса. В этом отношении перевод слова polis как «город-государство» может ввести в заблуждение. Известно, что polis был суверенным в том смысле, что не признавал власти над собой, при этом обладая и пользуясь правом войны. Тем не менее он не был государством, а такие слова, как arche
[24]
или koinon
[25]
, не соответствуют современной идее «правительства» как института. Те, кто занимались повседневным управлением в республиканском Риме и греческом полисе, были не правителями, а чиновниками, избиравшимися ежегодно. Они руководили не государством, а, если прибегнуть к латинскому выражению, res publica — «союзом людей», «сферой публичного».
