Помимо политических res publica включала в себя еще и религиозные, культурные и общественные дела. Боги, которым поклонялся гражданин, были богами города. То же относится к праздникам, отмечаемым им, и к календарю, по которому жил. Поэтому роль, которую играли такие политические образования в жизни индивида, во многих аспектах превосходила роль, играемую современным либеральным государством, и в этом отношении они приближались к современному тоталитарному государству. Тем не менее ни греческий полис, ни Римская республика не были юридически независимы; эта идея появилась впервые лишь в XVII в. В то время как в основе современного государства лежит территориальность, его греческий и римский аналог мог существовать даже без территориальной основы. И действительно, история многих греческих колоний начинается с того момента, как люди ступили на борт корабля. Важнейшие решения, касающиеся войны и мира, принимали не правители, а народ Рима, Афин или Спарты на различных собраниях, подчеркивая тем самым характер «политической» организации, представляющей собой объединение граждан. Данная система отражала более ранние, примитивные формы организации.
Проголосовав за войну, граждане собирались там, где проходил сбор ополчения. Магистрат, исполнявший в тот момент соответствующие обязанности, набирал себе войско из добровольцев или из тех, кто еще не прошел через полагающееся ему количество кампаний. Армии, как постоянной специализированной организации, отдельной от народа, не существовало; изначально слово populus могло означать и то и другое. Соответственно латинское слово exercitus и греческое stratos лучше всего могут быть переведены не как «армия», а как «скопление» или «воинство», равно как и библейское слово tsava означает «масса» или «скопление людей». Понятия «воинство» и «народ» были настолько тесно слиты друг с другом, что афиняне, оказавшись отрезанными на вражеской территории во время сицилийской экспедиции, могли подумывать об объявлении себя независимым полисом. А гражданам города-государства и в голову не могло прийти, что они сражаются за кого-то еще, кроме как за себя. Отсутствие представлений об абстрактных образованиях отражено и в языке, который использован в дошедших до нас источниках. В сочинениях античных авторов, от Геродота и Ксенофонта до Полибия, всегда именно «афиняне», или «лакедемоняне», а не «Афины» и «Спарта», как таковые объявляют войну, сражаются и заключают мир.
В заключение экскурса в историю необходимо упомянуть о многочисленных племенных обществах, распространенных до недавних пор по всему миру и даже в Европе игравших важную роль еще в Средневековье. Многие из них, от североамериканских сиу до амазонских джибаро, от восточноафриканских масаи до фиджи с острова Фиджи, были чрезвычайно воинственны. У некоторых, подобно диким охотникам за головами в Новой Гвинее, вся жизнь вращалась вокруг воинских деяний, поэтому, когда колонизаторы сделали невозможным продолжение этих подвигов, их культура приходила в упадок и, в конце концов, исчезла. Из того, что эти люди были воинственными, вовсе не следует, что они знали, что такое государство, и воевали от его имени. Напротив, племенные воины часто затруднялись понять, зачем человеку воевать ради кого-то, кроме себя, своей семьи, друзей или союзников. И эти различия не носили чисто академический характер. Когда племена воевали с людьми белой расы, обычно это происходило в результате взаимного непонимания, причем каждая сторона обвиняла другую в предательстве. Так, вождь какого-нибудь североамериканского индейского племени обещал властям американского штата не начинать войну и выкурить с ними трубку мира. Однако он считал, что члены его народа необязательно связаны этим договором. Но даже если бы он и хотел, чтобы они его выполняли, то вряд ли имел власть заставить их это делать.
Племенные сообщества, не имеющие государства, не признают и различий между армией и народом. У таких сообществ нет армии, а точнее, они сами и есть армия. В этом отношении они не отличаются ни от греческих городов-государств, ни, если брать пример из современной жизни, от различных террористических организаций, которые сегодня сражаются друг с другом в Ливане, Шри-Ланке или Абиджане. В этом случае правильнее говорить не о солдатах, а о воинах. Поэтому во многих языках — например, в языке племени масаи или наречиях североамериканских индейцев — слово «воин» означает просто «молодой человек». Как видно из приведенного сравнения с террористическими организациями, примитивная природа племенных сообществ вовсе не означает, что они не имеют отношения к настоящему. Скорее уж они имеют отношение к будущему, возможно, даже в большей степени, чем мир государств, к которому мы привыкли.
Возрождение конфликтов низкой интенсивности
Если приведенные здесь рассуждения справедливы, то тринитарная война не есть «война с большой буквы», а лишь одна из ее многочисленных форм. Она даже не самая главная из этих форм, поскольку появилась лишь после Вестфальского мира, несмотря на существование некоторых аналогов в более ранние периоды истории. Тринитарная война, основанная на идее государства и различении правительства, армии и народа, была неведома большинству обществ на протяжении всей истории. Если бы кто-нибудь попытался объяснить ее членам этих обществ, вероятно, они поняли бы ее не больше, чем идею современной корпорации (кстати, оба этих понятия зародились в одно и то же время). Поскольку то, как ведется война, вытекает из понимания ее природы, — проблема отнюдь не чисто теоретическая. Например, в великую эпоху колонизации примитивные племена Африки и Океании не могли постичь, почему солдаты в красных мундирах рискуют своей жизнью ради какой-то великой заокеанской женщины-вождя, живущей невообразимо далеко. Поскольку они не могли этого понять, то полагали, что подлинная цель завоевателей — простой грабеж, и вели себя с ними соответственно, получая в ответ такое же обращение.
Разумеется, можно соглашаться с современными специалистами по политическим наукам — подчеркну, что не с самим Клаузевицем — и полностью отождествлять войну и государство. Эта линия рассуждения приводит к выводу: там, где нет государства, никакое вооруженное насилие не является войной. Однако в результате такой произвольной классификации вне поля зрения остается огромное большинство когда-либо существовавших обществ, включая не только «примитивные», но и некоторые из самых высокоразвитых, начиная с Афин времен Перикла. Что еще хуже, уже в недавнем прошлом такие взгляды не позволяли воспринимать всерьез конфликты низкой интенсивности, пока не становилось слишком поздно. В Алжире, во Вьетнаме, не говоря уже о Западном береге реки Иордан, первые сравнительно небольшие волнения сначала воспринимались просто как бандитизм, который «силы правопорядка» могли достаточно легко подавить. По причинам как практического, так и теоретического характера представляется гораздо более разумным принять прямо противоположную линию рассуждений. Если и стоит выбросить за борт какую-то часть нашего интеллектуального багажа знаний, то уж точно не всю известную историю, а скорее данное Клаузевицем определение войны, мешающее нам понять ее.
Однако оставим историю и обратимся к настоящему, а также попытаемся заглянуть в будущее. На мой взгляд, мир Клаузевица стремительно устаревает и уже не дает нам подходящей точки отсчета для понимания войны. Современный нетринитарный конфликт низкой интенсивности своим происхождением отчасти обязан Второй мировой войне. Считается общепризнанным, что необычайно жестокие немецкие и японские оккупационные режимы нарушали принятые нормы этики. Поэтому народ был вправе восстать, несмотря на то, что его армия капитулировала, а правительство сложило свои полномочия. Этот принцип, поддерживаемый союзниками по антигитлеровской коалиции, пустил корни. И очень скоро он обернулся против тех, кто первоначально его поддерживал, так как привел к умножению числа войн, ведущихся негосударственными образованиями, вплоть до того, что ни один из имеющихся в современном мире вооруженных конфликтов — двадцати или около того — не описывается традиционной моделью тринитарной войны.
