Нередко — можно даже сказать, обычно — подобные предписания нарушались, и все современники об этом прекрасно знали. Однако это не значит, что правила в целом не имели никакого влияния. На самом деле в Средние века использовали два разных слова для обозначения двух видов войны — одно из них означало войну рыцарей против рыцарей, а другое — войну рыцарей против остальных людей (сражения между членами несвободных классов едва ли считались войной, их рассматривали как пародию на войну). Первая разновидность именовалась «guerre»
[38]
. Согласно Оноре Боне, она была благим и прекрасным деянием, которое, к сожалению, зачастую пользовалось плохой славой из-за дурных поступков нечестивцев. Guerre вовсе не делала тех, кто участвовал в ней, виновными в кровопролитии (конечно, при условии, что она была справедливой), но, как считалось, облагораживала их. В частности, отдельный бой между благородными, равными противниками заслуживал восхищения. В своей наиболее опасной форме, а именно тогда, когда он происходил в подкопах во время осад, бой связывал людей узами, крепче которых были разве что кровные связи.
Напротив, война против тех, кого мы сегодня называем «гражданским населением», вообще не считалась таковой; это был своего рода заменитель войны, известный под названием «guerre guerroyante»
[39]
, или в крайних случаях, когда из-за отсутствия противодействия такая война превращалась в простой набег, — как «chevauchee»
[40]
. «Guerres guerroyantes» и «chevauchees» были намного более распространенными, чем «guerre», а также более разрушительными. Они также были определенно менее благородными и расценивались в рыцарской литературе в основном как злодейства, за которые непременно отомстят и покарают храбрые рыцари. Поскольку «guerre guerroyante» и «chevauchee» могли быть очень прибыльными, они часто привлекали крупнейших аристократов. В 1355 г. Черный Принц установил рекорд в этом занятии, на время прекратив участие в Столетней войне для того, чтобы совершить рейд по Лангедоку протяженностью 900 километров, занимаясь в пути грабежом. У населения вымогали деньги и ценности, грабили деревни, предавали огню целые районы — и все эти бесчинства считались совершенно нормальными действиями. Однако даже в этих случаях действовали определенные ограничения. Тот, кто преступал определенную черту, например грабил церкви или насиловал женщин, принадлежавших к высшим сословиям, мог предстать перед судом. Наиболее вероятным это было при пленении такого воина. Однако наблюдались случаи, когда рыцарский суд устраивал сам его сеньор. Наказанием рыцаря, как правило, было бесчестие, лишение его имущества, а в крайних случаях — даже смерть.
Третьей сферой, в которой идея войны как способа установления справедливости во взаимоотношениях между отдельными людьми повлияла на процесс ее ведения, стала возможность улаживания споров с помощью дуэли. История изобилует примерами, когда военные противники вызывали друг друга на поединок, так как это было логичным выводом из представления о войне как о подходящем средстве определения правого и неправого. В 1056 г. император Генрих III вызвал на поединок короля Франции Генриха I. В 1194 г. король Франции Филипп-Август вызвал английского короля Ричарда львиное Сердце на дуэль «пять против пяти», но, отказавшись участвовать лично, тоже получил отказ. Известно и много других случаев вызова, например: в 1282 г. Петр Арагонский выступил против Карла Анжуйского; в 1346 г. — польский король Казимир III против Иоанна Слепого, короля Богемии; в 1383 г. — король Англии Ричард II против французского короля Карла IV. Даже в 1528 г. император Карл V вызвал на дуэль Франциска I: предметом спора была провинция Бургундия. Французский король собирался принять вызов, по крайней мере так он заявил. Однако его генеральные штаты запретили ему участие. Они, не церемонясь, заявили ему: «Вы — это не Франция», что может служить лучшим доказательством того, что переход от эпохи Средних веков к Новому времени уже начался.
У всех этих дуэлей было одно и то же провозглашаемое обоснование, а именно — желание «предотвратить кровопролитие среди христиан». Предполагалось, что этой похвальной цели можно достичь, ограничив борьбу основными соперниками или теми лицами или группами, кого они, возможно, назначат вести бой от своего имени. Хотя ни один из предлагавшихся поединков между королями не состоялся, сам факт, что они планировались — причем, насколько известно, всерьез, — во многом свидетельствует о правовом характере средневековой войны. Более того, коллективные дуэли между специально отобранными рыцарями с каждой стороны иногда действительно имели место, например Combat des Trente («Битва тридцати»), поединок между англичанами и французами, который состоялся в 1351 г. в Бретани, или «Disfetta di Barletta» («Полное поражение чеглока»), поединок 1503 г., в котором тринадцать итальянских рыцарей сошлись с тринадцатью рыцарями из Франции и нанесли им поражение.
И последняя, но не менее важная ремарка: представление о войне как о правовом действии и сама необходимость добиться того, чтобы победа была «засчитана», означали также, что бывали случаи, когда воюющие стороны отказывались от реальных тактических преимуществ для того, чтобы сражаться на равных условиях. Так было уже во время битвы при Мальдоне, которая описана в знаменитой поэме X в., когда обороняющиеся саксы покинули свои укрепленные позиции и потому потерпели серьезное поражение. В 1206 г. король Венгрии Бела IV попросил официального разрешения короля Богемии Оттокара II пересечь реку Морава для того, чтобы могла состояться битва при Крессенбруне, и получил его. Еще один пример: в 1367 г. при испанском городе Нахера Генрих Трастамара покинул крайне выгодные позиции, чтобы встретиться с врагом в чистом поле. Поскольку большинство тех, кто добровольно отказывался от своих преимуществ, оказывались разбиты, напрашивается вывод, что некоторые из этих преданий, вероятно, представляют собой оправдания этих поражений post hoc
[41]
. Однако каждой эпохе свойственны свои способы рассуждения. В наши дни генерал, который будет объяснять свое поражение вероломством врага, просто навлечет на себя обвинения в глупости. Напротив, тот факт, что рассказы, подобные вышеприведенным, имели хождение и могли рассчитывать на доверие со стороны слушателей и читателей, дает некоторое представление о том, как мыслили люди в Средние века.
В заключение отметим, что древнеримская и средневековая война — два наиболее ярких примера из многих, которые можно привести, — не походили на современную войну и не были hors de loi
[42]
. Каковы бы ни были различия между ними, ни та ни другая не были основаны на гоббсовском представлении, уравнивающем правоту и силу. Наоборот, вооруженный конфликт рассматривался как существующий в рамках правил и являющийся средством принуждения к их исполнению; к тому же, поскольку эти правила, по крайней мере отчасти, были божественным установлением, то те, кто нарушали их, рисковали навлечь на себя гнев небес в дополнение к недовольству людей. Римляне считали свои войны справедливыми ipso facto, при условии, конечно, что соблюдались все надлежащие процедуры. Напротив, разные средневековые ученые (а также государи, при дворе которых они служили) часто придерживались несовпадающих взглядов на то, каковы признаки справедливой войны и какие войны в ту пору были справедливыми. Хотя очевидно, что каждая сторона пыталась поставить право на службу своим нуждам, это само по себе очевидное доказательство важности права. Несмотря на то что закон войны нередко нарушался, он столь же часто защищал тех, кто был вовлечен в войну, или приводил к наказанию тех, кто был замечен в его нарушении. Все это убедительно свидетельствует о том, что современный стратегический взгляд на войну как на продолжение политики ни единственно возможный, ни единственно правильный.
