Что это означает? Ничего. Верила ли биолог во все это? Возможно. Байка хочет, чтобы ей верили, умоляет, чтобы ей верили — история о добром старом национальном гордом духе предпринимательства. Закатай рукава и берись за дело, и если будешь очень стараться, то вернешься живым и здоровым, а не сломленным зомби с отсутствующим взором и раком вместо личности и неприкосновенной краткосрочной памяти.
Он нашел Кукушку в ее комнате, на ее койке — или, как мог бы рапортовать кто-нибудь другой, а не он, ее кровати. Помещение совместило в себе атмосферу побеленного барака, летнего лагеря и отстойной гостиницы. Те же блеклые стены — хотя и можно разглядеть закрашенные граффити, в точности, как в тюремной камере. В высоком потолке есть окно, а в стене другое, узенькое, окошко, прорезанное слишком высоко, чтобы биолог могла из него выглянуть. Кровать встроена в дальнюю стену, а напротив телевизор с DVD-плейером — только одобренные фильмы и пара одобренных каналов. Ничего слишком реалистичного. Ничего такого, что могло бы заполнить лакуны амнезии. По большей части древние научно-фантастические и фэнтезийные кино или мелодрамы. Документалистика и новостные программы в черном списке. Передачи о животных попадают в обе категории.
— Я решил на сей раз навестить вас, поскольку вам нездоровится, — проговорил он через свою хирургическую маску. Смотритель уже сообщил, что она дала разрешение.
— Думали завалиться на мою постельную вечеринку, чтобы к своей выгоде воспользоваться моим слабосилием, — проронила она. Под глазами у нее залегли черные круги, белки налились кровью, щеки ввалились. На ней по-прежнему было то же странное убор-щицко-военное одеяние, на сей раз с красными носками. Даже больная, она выглядела сильной. Должно быть, делает отжимания и подтягивания в диком темпе, только и пришло ему в голову.
— Нет, — ответил он, разворачивая пластиковое яйцевидное кресло, чтобы опереться на спинку, неуклюже выставив ноги по бокам, прежде чем сообразил, как это будет выглядеть. Сюда что, нормальные стулья не допускают по той же причине, по какой в аэропортах держат только пластиковые ножи? — Нет, я был обеспокоен. Я не хотел тащить вас в переговорную. — Одновременно задумавшись, не затуманили ли ей лекарства сознание, не следует ли вернуться попозже. А может, вообще не возвращаться. Он мучительно ощутил дисбаланс сил между собой и этим окружением.
— Конечно. Ксенофоры славятся своей любезностью.
— Если бы вы прочитали свой учебник биологии дальше, то обнаружили бы, что это правда.
Этим он заслужил полусмешок, но притом она еще и отвернулась от него на своей койко-кровати, обхватив руками дополнительную желтую подушку и обратив к нему треугольник спины. Ткань ее сорочки натянулась, тоненькие волоски на гладкой коже ее шеи проступили с почти микроскопической резкостью.
— Если хотите, мы могли бы перейти в общую зону.
— Нет, вы должны увидеть меня в моей неестественной среде.
— Она выглядит достаточно симпатично, — ляпнул Контроль и тут же пожалел об этом.
— Кукушка обычно в день облетает от десяти до двадцати квадратных миль, а не сидит в клетушке, где можно лишь ходить из угла в угол, скажем, футов сорока.
Поморщившись, он кивнул в знак понимания и сменил тему:
— Я думал, может, сегодня мы могли бы поговорить о вашем муже, а также о директоре.
— Мы не будем говорить о моем муже. А директор — вы.
— Извините. Я имел в виду психолога. Оговорился, — кляня и прощая себя в одно и то же время.
Она обернулась — достаточно, чтобы продемонстрировать ему приподнятую бровь, пряча правый глаз за подушкой, а затем снова вернулась к созерцанию стены.
— Оговорились?
— Я имел в виду психолога.
— Нет, по-моему, вы имели в виду директора.
— Психолога, — упрямо повторил он. Быть может, чересчур раздраженно. Что-то в фамильярности этой ситуации его беспокоило. Ему не следовало на пушечный выстрел подходить к ее личным покоям.
— Как скажете. — А затем, словно играя на его дискомфорте, она снова повернулась на бок лицом к нему, по-прежнему обнимая подушку. И, воззрившись на него, сказала с этаким сонным бесстыдством: — Что, если мы обменяемся информацией?
— Что вы имеете в виду? — Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.
— Вы отвечаете на вопрос, и я отвечаю на вопрос.
Он помолчал, мысленно положив на одну чашу весов риск, а на другую — вознаграждение. Можно ей соврать. Можно ей врать день-деньской, а она даже не догадается.
— Ладно, — промолвил Контроль.
— Хорошо. Я начинаю. Вы женаты или были ли когда-либо женаты?
— Нет и нет.
— Ноль-два. Вы гей?
— Это еще один вопрос — и нет.
— Что ж, справедливо. Теперь спрашивайте.
— Что случилось на маяке?
— Чересчур обще. Будьте поконкретнее.
— Когда вы зашли внутрь маяка, поднимались ли вы наверх? Что вы нашли?
Она села, опершись спиной о стену:
— Это два вопроса. Почему вы так на меня смотрите?
— Я не смотрю на вас ни так, ни эдак. — Он только что обратил внимание на ее груди, и теперь силился снова их не замечать.
— Но это два вопроса. — Очевидно, он отреагировал правильно.
— Да, на этот счет вы правы.
— На какой же вам нужен ответ?
— Что вы нашли?
— Кто сказал, что я помню об этом хоть что-то?
— Вы только что. Так что говорите.
— Дневники. Уйму дневников. Засохшую кровь на ступенях. Фотографию смотрителя маяка.
— Фотографию?
— Да.
— Можете ее описать?
— Двое мужчин за пятьдесят перед маяком, рядом-девочка. Смотритель маяка посередине. Вы знаете его имя?
— Саул Эванс, — сказал он, не подумав. Но не увидел в том вреда, уже погрузившись в раздумья над значением того, что фотография, висящая в кабинете директрисы, имеется и на маяке. — Это ваш вопрос.
Он увидел, что она расстроена. Нахмурилась, ссутулила плечи. Сразу видно, что имя «Саул Эванс» ровным счетом ничего ей не говорит.
— Что еще вы можете мне сказать о фото?
— Оно было в рамке, висело на стене средней площадки, и лицо смотрителя маяка было обведено кружком.
— Обведено? Кто его обвел и почему?
— Это еще вопрос.
— Да.
— Теперь расскажите мне о своих увлечениях.
— Что? Зачем? — Такой вопрос скорее уместен в большом мире, а не Южном пределе.
— Что вы делаете, когда вы не здесь.
Контроль поразмыслил об этом.
— Кормлю кота.
