Сразу стало понятно – Нильсу тут явно делать было бы нечего. Пусть ширина в двадцать один дюйм и звучит ободряюще, но не когда тебе надо ещё и тащить с собой кислородный баллон!..
С ними за спиной протиснуться было вообще невозможно, поэтому пришлось снимать их и ползти, держа баллоны позади себя. То ещё занятие, нужно сказать. Морякам-подводникам-то в этом плане было легче – у них-то аппарат для подводного дыхания напузный…
Впрочем, кое-как пролезли. Преимущественно с руганью. Я, по крайней мере, помянул и сам торпедный аппарат, и затонувшие субмарины, и немцев в целом довольно нехорошими словами.
Носовой торпедный отсек, как и ожидалось, был полностью затоплен. А лежащие прямо под нами торпеды, которые с левых стеллажей перекатились вправо при посадке субмарины на дно, на позитивный лад ни капельки не настраивали. Сотни килограммов тротила, семьдесят лет пролежавшие в морской воде, изрядно разъевшей корпуса торпед, – это, чёрт возьми, атмосферно! Но от этой атмосферы лучше бы держаться подальше.
Закрыли торпедные аппараты изнутри, для чего пришлось изрядно повозиться, проворачивая массивные винты. А после приступили к вскрытию двери в следующий отсек. Насколько я помнил схему этой субмарины, нам нужно было именно в него…
И стоило поторопиться – воздуха в баллонах оставалось не так уж и много. И в случае чего пришлось бы возвращаться обратно на поверхность, а после предпринимать новую попытку проникновения.
Между тем я мысленно вознёс хвалу предусмотрительности Командора – вчетвером открывать заклинившие механизмы было куда как сподручнее, чем если бы мы погружались, например, только вдвоём…
После недолгого сопротивления пала дверь в следующий отсек. На конечном этапе дело пошло куда как легче, потому как он был не затоплен, и нам помогла рвущаяся в него вода.
Это был жилой отсек офицеров и унтер-офицеров…
Хорошее слово «был». Очень точно характеризует ситуацию вокруг нас.
А повсюду вокруг нас валялись скелеты в полуистлевшей форме, когда-то бывшие людьми.
Не думаю, что экипаж лодки погиб сразу. Скорее всего, их либо накрыло глубинной бомбой, либо они напоролись на риф, пропороли себе нос и легли на дно. Либо же немцы пытались укрыться от преследования на глубине… и не рассчитали. Погрузиться смогли, а вот всплыть – уже нет. И наружу выйти – никак. Носовые торпедные аппараты – недоступны, а кормовых – нет в принципе. На старых-то немецких лодках один кормовой был, а на этой серии, как назло, решили убрать…
Так что умирали немецкие подводники долго. Вероятно, они просто-напросто задохнулись… Кто-то лежал в проходе, кого-то смерть застала лежащим на койке…
Я без особого пиетета отодвинул кости скелета на двухъярусной койке у центрального прохода и принялся стаскивать с ног ласты. Немцу-то этому уже явно всё равно, так что пусть немного подвинется. А то с баллонами за спиной и маской на лице мириться ещё можно, но вот ходить как утка, шлёпая ластами, – избавьте…
Когда с переобуванием покончили все, мы двинулись вперёд, освещая себе дорогу мощным светом фонаря.
Скелеты были повсюду. Мёртвый корабль, мёртвый воздух и мертвецы вокруг.
Но я несуеверный и в посмертные проклятия не верю. Проклятие от умирающего врага – это, наоборот, вполне даже приятное напутствие. Потому что проклятия идут в ход, когда больше сказать нечего и надеяться уже просто не на что.
И вообще бояться тех, кто умер до того, как родились даже мои родители, – глупо.
Ни цветов, ни свечей. Никто не придёт, никто не помянет. Это корабль мертвецов, о котором забыли все, кроме старухи с косой.
Но мёртвым ничего этого и не нужно – это нужно лишь тем, кто ещё жив.
Мёртвые – мертвы. И уже никто не узнает, о чём они думали, пока ещё были живы… Пока не погас свет и не кончился воздух…
Впрочем, думать об этом бессмысленно. И для меня лично, и для дела, которое я должен сделать.
Вперёд, вперёд, вперёд… Через валяющиеся вокруг кости, мимо скалящихся из темноты пустыми глазницами черепов…
Довольно просторная каюта? Ну, по меркам субмарины – да, каюта. А вот по меркам обычного человека – конура. Страдающим клаустрофобией здесь точно делать нечего, если только они не возжелают смерти. Нет, это явно не капитанская каюта, для неё ещё рановато – это должно быть помещение главного инженера… Это – тоже не то, это – радиорубка… Здесь вообще проход в центральный отсек… Двухъярусные койки – вдоль борта, трёхъярусные – у центрального прохода…
Здесь скелетов было намного больше.
Они вповалку валялись друг на друге, а вокруг было разбросано оружие – пистолеты «вальтер», «люгер» и карабины «маузер». Стреляные гильзы. Выбоины на стенах и тёмные потёки на стенах.
Немцы… А у вас тут, оказывается, было весело… Вот вам и ответ, о чём вы думали перед смертью…
Уверен, вы думали о том, что всё, что вы делали раньше, – все эти повторяющиеся изо дня в день бессмысленные и ненужные действия, всё это – есть безумие. А затем вы отдались своему безумию раз и до скончания времён. Круто, правда? Свобода от и свобода для. Последние минуты своих никчёмных жизней потратили не на то, чтобы принять смерть достойной человека, а для порыва слабости и отчаянья.
Как же это жалко…
Луч фонаря выхватил из темноты висящий на переборке портрет Гитлера в тяжёлой деревянной раме. Портрет был изрядно испачкан бурыми брызгами.
Очень символично, мать его так.
Ещё какая-то рубка… Ага!
А вот и помещение командира субмарины. На полу – скелет в полуистлевшем офицерском с валяющейся рядом форменной фуражкой, испачканной бурым. На груди – чёрный стальной крест. Не просто выставленный напоказ религиозный символ, а высший нацистский орден. В правой руке – «люгер», вполне целый на вид. В левой – фотография в простой деревянной рамке. Время и мёртвый воздух погибшей субмарины не пощадили её, но даже спустя семьдесят было видно, что на ней трое. Мужчина, женщина и ребёнок.
А вот это уже достойно. Не биться в агонии или безумии ради тщетной попытки прожить ещё несколько лишних мгновений. В конце концов, смерть – это выбор. Своя смерть – в том числе.
И семья. Кто мы, мать его, такие без своей семьи? Пусть мои деды воевали с такими же немцами, как этот неизвестный капитан, но прошлое уже в прошлом. Ненависть не вечна, война не бесконечна.
Я аккуратно снял с кителя офицера «Железный крест» и положил его в левый нагрудный карман. Подобрал «люгер», осмотрел его, вгляделся в неразборчивую надпись готическим шрифтом на золотистой пластине, что была вместо левой щеки, и засунул его за пояс. Немного подумал и разодрал на груди скелета ветхий мундир, сорвав с шеи именной жетон и положив его в другой карман.
Из увиденных мной мертвецов только он один и достоин, чтобы его помнили. Пусть он был врагом, но он был настоящим врагом, а не шакалом. Остальные – шлак и накипь, от забвения которых никто и ничего не потеряет…
