– Ты моей смерти хочешь, – просипел Сергей.
– И вовсе нет, – возразила Люсечка и стала одёргивать подол, смущённо потупив глаза и даже как будто покраснев.
«Если я сейчас просто протяну руку, – подумал Марков, – она раздвинет ножки, даже не снимая халат. А что сказал бы Лось?»
Что сказал бы Володька, если бы увидел, как лучший друг дерёт его любимую женщину? Или подлую и расчётливую предательницу, которая подталкивала к гибели? Может, он воспринял бы это как возмездие…
Марков неожиданно почувствовал, что он сильно опьянел. С чего бы, с пары сотен граммов, пусть даже смеси водки и коньяка? «Может, она меня отравила, – неуклюже заворочалась в башке дурная мысль. – Нет, вряд ли, я же её защита и опора. Погоди, она же лейтенант госбезопасности, значит, она в безопасности и сама представляет опасность, значит, защищать нужно от неё. А кого защищать?» Генерал понял, что безнадёжно запутался в собственных рассуждениях, привалился боком в угол у вагонного окна и провалился в мертвецкий сон, так и не выпустив из руки черенок вилки с насаженной на неё половинкой котлеты.
Люсечка с удивлением смотрела на здоровенного, ещё молодого мужика, который отрубился от смешной дозы выпивки. А ещё герой Гражданской, красный конник. Про способность кавалеристов-будённовцев поглощать спиртное ходили легенды. И на тебе. Ей было невдомёк, что дело отнюдь не в алкоголе. Нервная система Маркова, подвергшаяся в последние дни чудовищным потрясениям и перегрузкам, при первой возможности отказалась работать. Так отключается после короткого замыкания электричество. Ёрш из коньяка и водки и мерное постукивание колёс по стыкам рельсов послужили спусковым механизмом спасительного забвения.
– Ну и ладно, – досадливо произнесла Люська. – Спи спокойно, дорогой товарищ. Мне же легче будет.
Маркову приснилась Ленка. Она танцевала перед генералом. Из одежды на девчонке были только узенькие голубые трусики, а движения она выделывала такие… Бедный мужчина почувствовал, что лопнет от разрывающего изнутри желания. И тут же они оказались в постели, и Сергей медленно и нежно овладевал Радостью. Обычно в дрёме что-то мешает наслаждению. Видение, не подтверждённое телесными ощущениями, подстраивается под реальность, и в грёзах появляются досадные помехи, которые не позволяют достичь настоящего пика любовной судороги. Но на сей раз мечтания были такими яркими, словно всё происходило на самом деле. От острого наслаждения Сергей замычал сквозь зубы и проснулся. Удивительно, но удовольствие, чисто физиологическое, с пробуждением не прервалось. Марков открыл глаза. В полутьме – купе освещал только один ночник – он увидел собственное полураздетое тело и светлый ком волос где-то в районе живота.
– Проснулся, – хриплым голосом не то спросила, не то констатировала Люсечка. – Отлично.
Она ловким движением оседлала Сергея и поскакала, словно гоголевская панночка на Хоме Бруте.
Генерал лежал почти неподвижно, позволяя блондинке делать с собой всё, чего она хотела. В самом деле, не звать же на помощь. Хохотать над ним станут сразу две армии – своя и германская. А стащить с себя проклятую девку не было сил. Вышедшее из повиновения тело противилось всему, что могло нарушить непереносимые, сводящие с ума своей сладостью ощущения.
Ничего подобного Марков не испытал ни разу за всю предыдущую жизнь. Он как будто воспарял своей несокрушимой твёрдостью во влажные и горячие облака, готовые пролиться дождём; то терял ощущение собственного тела, растворялся в происходящем, как кусок сахара в чае. Люсечка словно чувствовала то же, что и её жертва. Она сбавляла ритм, когда «рысак» был готов завершить дерби, и вновь пускала его в галоп аллюром три креста, как только чуть отступала волна предчувствия самого острого мига.
Сколько времени длилось это колдовство, он не смог бы ответить. Возможно, девка уже доскакала на командире фронта до самого переднего края разворачивания войск. Или это мгновение остановилось, потому что было прекрасно.
Потом Марков, мокрый, словно только из бани, обессиленно лежал на спине и тупо смотрел в вагонный потолок. На его груди прикорнула хрупкая блондиночка. Копна густых волос закрыла лицо, и увидеть, довольна ли девушка или безмерно устала, было невозможно.
Убаюканный мерным перестуком колёс и покачиванием вагона, Сергей Петрович незаметно для себя соскользнул в тёмную, без сновидений, дрёму.
Когда он снова открыл глаза, Люсечка сидела на краешке полки. Тонкие пальчики поглаживали самую чувствительную сейчас часть тела мужчины. И небезрезультатно. Орган, который совсем недавно свалился и скукожился, как шахтёр после смены в забое, прямо на глазах оживал, креп и снова рвался в схватку.
«А ведь она меня поимела», – понял вдруг Марков. Им овладело бешенство. Сам не понимая, что делает, он обхватил хрупкое тело и уложил на полку, наваливаясь сверху.
– Ты чего, – прошептала девица, блаженно улыбаясь. – Не торопись, ещё не утро.
Марков зажал девушке рот ладонью и вошёл в неё – грубо и сильно, каждым движением стараясь убить, уничтожить, разорвать.
Блондинка несколько секунд лежала неподвижно, потом попыталась ответить напору мужчины, но он прижимал чекистку всем своим весом и двигался без остановки, без пауз, в ритме, с каким лупят поверженного смертного врага. Девица почувствовала, как нарастает удовольствие, переходит в невыносимое, запредельное наслаждение. Оказывается, когда подруги по школе НКВД говорили, что высший кайф получаешь от изнасилования, они были правы. Это была её последняя мысль. Дальше она только рычала и извивалась под беспощадным напором Маркова, забыв обо всех заданиях, забыв себя, превратившись в воющее и хрипящее от возбуждения и пароксизма чувственности животное.
Так у неё не было никогда и ни с кем: ни с учителем физкультуры в школе, который первым открыл семикласснице Сумовой радости любви, ни с инструктором по стрельбе спецкурсов подготовки сержантского состава НКВД, ни с одним из начальников и коллег. С ними приходилось спать и делать вид, будто ты в восторге от их ухватистости и бравости. Иначе любой мог поломать надежды на продвижение по службе. Ещё меньше радости доставили «подопечные». В большинстве, да что там, в большинстве, все, кроме Лося, они были изувеченными морально и физически. Кто на допросах или в лагерях, другие постоянным ужасом в ожидании ареста. Конечно, был ещё галантный, опытный и властный последний (тьфу, тьфу, на сегодня). На него Сумова возлагала большие надежды. Во всех смыслах. Но об этом можно было только мечтать, да и то лишь в редкие минуты, когда она оставалась совсем одна и могла расслабиться, чтобы не выдать себя ни непроизвольным возгласом, ни даже скользнувшей не вовремя улыбкой.
Эти мысли пришли позже, когда чекистка проснулась. После безумной судороги и она, и Марков провалились в чёрный душный сон без видений. Блондинка вернулась в реальность первой, несколько секунд пыталась сообразить, где она, и вспомнить всё. Её спутник лежал уткнувшись лицом в стенку купе. Девушка вспомнила прошлую ночь – минута за минутой, проанализировала каждый свой жест и каждое слово. Вроде бы всё было сделано правильно. Беспокоило только одно: не вырвалось бы лишнего слова или, не дай бог, какого-то из запретных имён во время последней «схватки», когда она полностью утратила контроль над собой. И сейчас в низу живота потянуло и защекотало, стоило только представить свет ночника и безумное лицо и тело комфронтом. Сергея, Серёжечки.
