Пацаны подваливали по двое – по трое. Сначала под злобное ворчание двух посаженных по случаю «банкета» на цепь «кавказцев» появились Лёха Бык, Сапог и Глобус. Все трое были в милицейских полушубках, под которыми оказались модные вельветовые курточки и заправленные в «прохаря» неглаженые брюки. Явившись без настоящего «параду», ближние кореша нового главаря демонстрировали, что возвращение Куцего не такой уж для них праздник.
Потом пришли Саша Журавель и Костя Саксаганский. Алексаша, светлорусый красавчик, первым делом зыркнул на девушек, довольно ухмыльнулся, стащил тёмно-зелёное пальто хорошего сукна и остался в синем двубортном костюме. Костя долго возился с пуговицами кожаной летчицкой куртки. Когда он был младенцем, по недосмотру родителей свинья отгрызла фаланги пальцев на обеих руках. Выполнять мелкие движения типа расстёгивания или застёгивания одежды было неудобно. Зато в драке зароговевшие культи оказывались страшным оружием.
Куцый, Косой Лыцарь и Ванюша Цыган притопали последними.
Вчера Цыган передал с пацаном маляву:
– Труха велел найти «ребят» и позвать на вечеринку в честь возвращения.
– А кто будет? – поинтересовался Виктор, сразу же прибежавший к Цыгану.
– Да вроде больше из его кодлы. Андрюха Сапог, Глобус, Петя Губенко, ещё двое новых. Порезать нас троих у Трухи в полуподвале – делать нечего. Он думает так – подпоить как следует или в водку сыпануть чего, а потом кучей навалиться и мочить. Заодно круговая порука выйдет…
– А Павелки, Костя, Жура?
– Да они в последнее время как-то отошли от компании, их не звали…
– Значит, так, хоть сам иди к Трухе, хоть пошли кого. Передай – чтобы все пацаны были, кодлу по новой собирать будем. А я со стороны посмотрю, когда все соберутся, тогда и появлюсь…
«Если явятся все свои в доску парни, – размышлял главарь, – тут уж как карта ляжет. Пополам нас будет, а устраивать мочилово в собственной хазе Свищу не в жилу. Заморится потом кровищу вымывать, если самому по башке или в печень не прилетит…
С другой стороны, Вовик юноша хитрожопый, может чего-то напридумывать такого, что не предусмотришь. Так что нужно быть очень осторожным».
С утречка боксёр повел отсидельцев по магазинам. На деньги, полученные при освобождении и «заработанные» по дороге, приоделись как фраера, даже при галстучках. Сапоги надевать не стали, эта «марьинорощинская» мода уже отходит, да и финки в голенище прятать не надо, покультурнее кое-что имеется.
Сколько раз Витек представлял: вот он возвратится, его Любаня взвизгнет от радости, повиснет на шее, плача и смеясь, будет целовать его… Совсем как в зарубежном кино, как оно там называлось? Куцый смотрел его как раз с возлюбленной, дня за три до посадки.
Сейчас он всматривался в пёстрый табунок хлопочущих между керогазами и большим столом девиц, выискивая свою хрупкую блондиночку. Люба была, что называется, из хорошей семьи. Мама служила в отделе торговли райисполкома, папа – бухгалтер одной из контор Метростроя. Он вечно передвигал рычажки и крутил ручку арифмометра «Феликс», шевеля губами – считая обороты. И обитала дружная фамилия не в коммуналке, а в отдельной – приличной – двухкомнатной квартире, даже с телефоном. Впрочем, дружны они были только до знакомства с Куцубиным. Витюлю оба родителя на дух не переносили, ненавидели и панически боялись. Дочку постоянно пилили, чтобы «с этим бандитом» она не связывалась. Самому бандиту, когда он заходил, чтобы повести дочку «на гульки», или возвращал в целости и сохранности в семейное лоно, из соображений осторожности ничего подобного, конечно, не говорили. Но когда Куцубина увели под руки легавые и стало понятно, что скоро главарь местной шпаны не возвратится, папа-бухгалтер устроил скромный праздник.
Любаня вынырнула из толпы девиц навстречу Витюле. На шею блондиночка не бросилась, остановилась шагах в двух, поглядела в глаза и скромно потупилась. Куцый даже как-то не сразу ее узнал. Из девчонки-прутика его Любовь превратилась в плотную грудастую молодуху, сразу стало видно, что деревенская порода, хоть и в Москве родилась. Постриглась по-киношному, и напрасно, длинные волосы шли ей больше. Любаня стала другой, чужой совсем. А и трёх лет не прошло.
Куцубин хотел было подойти, по старой памяти погладить по щеке. Может, и вернётся прежнее чувство. Это он просто отвык от неё. Но не успел. Тяжёлая рука отодвинула её за плечо. Рядом с ней возник Костя Саксаганский, «лепший кореш».
«Ё-мое, – подумал пахан. – Вот оно, значит, как. Ё-моё».
Костя смотрел в глаза другу, виновато, но прямо. Коренастый, очень спокойный в любой ситуации крепыш всегда нравился Витьку. И что теперь делать? Дать по морде ему или ей? Начнётся свалка. И снова бывший пахан физически почувствовал, как в поясницу справа входит узкое лезвие…
Да, изменил Костя расклад сил.
На секунду все притихли, ожидая, чем разрешится ситуация. Только Труха ужом скользнул между Витюлей, Костей и Любой:
– За стол, за стол, счас выпьем за свободу, потом с каждым поручкаешься… – зачастил он и потащил Куцего во главу стола, к батарее бутылок.
Во дворе снова раздалось рычание «кавказок», хлопнула дверь, и по лестнице снизошёл Валера Круглик. Из-за поднятого воротника пальто торчал гриф закутанной в тряпки гитары.
Его никто не звал, но всегда и все Валере были рады, причем искренне. Круглик не входил ни в одну из местных банд, да и толку с него, хилого и трусоватого… Как козла доить.
В Марьиной Роще Круглов исполнял функции творческой интеллигенции. Самоучкой овладел всеми доступными инструментами. Да что там гитары-баяны. Валерка зажимал в ладони спичечный коробок, отбивал им ритм, другой подносил к губам расчёску и закатывал такие концерты, что тебе та филармония с их бахами, моцартами и другими прибамбахами.
Сейчас он появился вовремя. Все завыли, заорали, стали звать Круглика за стол. Заодно расселись и сами. Витюля с Косым Лыцарем и Цыган плотненько сели, спинами к стене. Их три чёрных костюма, украшавшие торец, выглядели как президиум. Любаню с Саксаганским хитрый Свищ устроил на длинной стороне, поближе к противоположной оконечности «хавкодрома». Подальше от Куцего со товарищи и от беды. Зато рядом с отсидельцами нашлось место для гитариста.
Как положено, пили за «С возвращеньицем», за испытанного в деле и на зоне главаря, за верных друзей-подельников. Когда чуть расслабились от первых двухсот граммов и первой же сытости, пришло время искусства.
Круглик освободил инструмент от ветоши, погладил крутой бок, потеребил струны.
– Валерочка, «Мурку», – пискнул откуда-то с противоположного конца девичий голос. Витёк узнал Машку. Небось, мечтает, чтобы её Муркой называть стали. Исполнитель не спеша, с достоинством огляделся.
– Водки музыканту, – приказал он и подставил фужер, тут же заполнившийся ледяной прозрачной влагой. Круглов отхлебнул, оглядел компанию и запел:
Раз пошли на дело я и Рабинович,
