– Предположим. Только не пойму, почему мы должны менять планы? Если Уиллу суждено очнуться, разве не лучше будет ему открыть глаза в Америке… на родине?
– Ваш ход мыслей вполне логичен, – осторожно продолжал Эванс. – Однако многолетняя врачебная практика подсказывает иное, а именно: начался очень важный период для организма Уилла. Ваш сын сейчас особенно уязвим. Попробую объяснить понятнее. Сознание Уилла как бы пробивается на поверхность. Изменить окружающую среду, в которой борется за жизнь организм вашего сына, означает бросить вызов всем позитивным изменениям.
– Да? А может, вы просто раскатали губу на какую-нибудь медицинскую сенсацию? Хотите прославиться через моего сына?
Любой другой на месте доктора Эванса уж точно явил бы признаки обиды. Но Эванс, если и оскорбился, ничем этого не выдал. Выражение его лица оставалось непроницаемым. Скорее, оборвать наглеца готовы были незаметные труженики от медицины; те, на кого ложится основной груз по уходу за больными и кому ни с какой стороны не светит прославиться. Вся команда интенсивной терапии испытывала праведный гнев на человека, не нашедшего для этих самоотверженных людей ни единого доброго слова. Что до Эллен, она с нетерпением ждала, когда же доктор Эванс предъявит Максвеллу свой главный козырь.
Эванс снова заговорил. Теперь в голосе были доброта и всепрощение. Впрочем, он явно прочел мысли Эллен, поскольку игра с козырной картой уже началась. Прежде Эллен слышала об этом событии из жизни Эванса лишь краем уха, а другие медсестры, с меньшим стажем, наверняка и вовсе были не в курсе.
– Мистер Максвелл, мне вполне понятно ваше отчаяние. Я сам потерял сына при трагических обстоятельствах. Все мои знания и умения оказались бессильны перед тяжелой болезнью, унесшей его. Ни до, ни после я не чувствовал себя таким беспомощным, как в те тяжелые часы, когда умирал мой Чарли. Но мне и в голову не приходило винить в чем бы то ни было врачей и медсестер, всеми силами старавшихся его спасти. Разумеется, убитому горем отцу всегда кажется, что врачи делают недостаточно, в то время как они выкладываются на все сто процентов.
Эллен заметила, что Максвелл от этих слов как бы сдулся и даже рот приоткрыл. Ковбой в шоке. Так ему и надо! Эванс продолжал:
– Пожалуй, американские врачи могут предложить вам некие методы. Лично я всегда обеими руками за слом стереотипов и барьеров. Но именно сейчас, когда организм Уилла дает понять, что выздоровление возможно, я прошу вас довериться моему опыту, который, кстати, исчисляется более чем двадцатью годами работы с пациентами, имеющими черепно-мозговые травмы. Изменить сейчас окружающую среду Уилла, транспортировать его в другое место, да еще в этакую даль, собрать новую команду врачей, не наблюдавших его с самого начала, – значит подвергнуть вашего сына неоправданному риску. Вот вам мое компетентное мнение.
Все воззрились на Джона Максвелла, который пыхтел как паровоз, Эллен же, кроме гнева Максвелла, видела еще кое-что. Ее любимый доктор продолжал уверенное наступление.
– Я вам больше скажу, мистер Максвелл. Сейчас производить с Уиллом какие бы то ни было действия, допускать любое вмешательство извне означает подвергать его смертельному риску. Мы должны оставить его организм в покое – пускай сам, постепенно, медленно, но верно ищет способ вынырнуть из комы на поверхность. Я уверен, именно этим он и занимается. Так не будем же ему мешать.
Диана Максвелл шумно вдохнула, Джон Максвелл был близок к инфаркту.
– Понимаю, такая информация способна шокировать. Но я уверен: ваш сын балансирует над пропастью. А кто лучше пациента знает, когда выныривать из комы? Никто! Одному Уиллу известно, когда его организм будет полностью готов к такому прыжку. Мы не применяли никакой стимуляции, кроме разговоров, которые наши замечательные медсестры вели с вашим сыном. Послушайте моего совета – оставьте Уилла в покое. Мы будем за ним наблюдать, мы не упустим момент, когда нынешняя фаза сменится новой.
– Вы намекаете, что везти сейчас Уилла в Штаты – значит убить его? – дрожащим голосом уточнила миссис Максвелл.
– Не то чтобы убить. Но, по-моему, риск реален и очень велик, – отвечал Эванс, глядя, впрочем, не на Диану, а на Джона Максвелла. – Разумеется, последнее слово за вами. Мы ждем вашего решения. Хотите забрать Уилла – мы его подготовим, даже вопреки здравому смыслу и врачебному опыту.
Эллен очень хотелось захлопать в ладоши – так мастерски и притом с безупречной вежливостью доктор Эванс перебросил бремя ответственности на плечи Максвелла-старшего. Если Ковбой и теперь проигнорирует доводы врача, Эллен собственную униформу за ужином скушает. Да, она мечтала посмотреть Америку – но не ценой же жизни Уилла! Она все эти дни ходила за ним, она к нему прикипела, а он никогда еще не казался таким красивым. Вот здорово будет, если лицо Эллен будет первым, что увидит Уилл, когда наконец откроет глаза; а вдруг это произойдет буквально на днях?! «Хватит, Эллен, не раскатывай губу раньше времени!»
– Сколько еще мой сын должен здесь пробыть? – выдавил Максвелл.
Эванс пожал плечами.
– Это ему решать. Как я уже говорил, два дня назад Уилл пошевелил пальцами. Вчера ночью Эллен и еще одна наша медсестра слышали, как он стонет, и видели, как он поджал пальцы ног. Мы считаем, это было сделано им намеренно. Показания аппарата, фиксирующего состояние его мозга, также изменились. Мы ни на минуту не прекращаем наблюдений. Однако необходимо набраться терпения. Сейчас очень ответственный период, все хрупко и неопределенно и обернуться может как угодно.
Максвелл кивнул.
– В таком случае, мистер Эванс, я подожду до Нового года, а потом все-таки заберу сына в Штаты. Даю вам срок до второго января.
«Три дня, – подумала Эллен. – Давай же, Уилл, очнись! Очнись ради всех нас!»
* * *
Клинику Максвеллы покидали под бой Биг-Бена – было одиннадцать утра. В это время мать Джейн выбежала из сада при фамильном особняке Грейнджеров, на границе Уэльса и Англии, в Уэлшпуле, чтобы взять телефонную трубку. В саду Кэтлин Грейнджер рвала кервель – единственную пахучую травку, что росла в это время года. Гости обыкновенно принимали кервель за петрушку – но лишь с виду. Сомнения рассеивал вкус растения и нежный анисовый аромат, чем-то напоминающий аромат базилика. Кэтлин обожала приправлять кервелем яичницу. Сегодня она не позавтракала, поэтому проголодалась и хотела устроить себе питательный ланч. Не будь Кэтлин уверена, что звонит Джейн, она не метнулась бы в гостиную, не дала бы яичнице перестоять. Пусть бы телефон надрывался себе на здоровье.
Кэтлин схватила трубку и одновременно бросила взгляд на часы. Моментально высчитала, что в Австралии, в Элис-Спрингс, сейчас восемь тридцать вечера. Значит, Джейн звонит сообщить, что цель ее, столь же нелепая, сколь и благородная, достигнута – в особой книге на вершине скалы написано теперь имя ее жениха. Иными словами, можно расслабиться. Перед отъездом Джейн нашла фото дурацкой скалы, показала родителям. Им большого труда стоило не выбранить дочь, не рассмеяться в голос, не обменяться перепуганными взглядами – мол, девочка от горя в уме повредилась.
