Так много я не говорил уже несколько лет. Конни хранила молчание, и у меня появилась надежда, что она заворожена моей фантастически интересной личностью, но когда я взглянул на нее, то увидел, что ее глаза закатились под веки.
— Тебе нехорошо?
— Прости. Я просто унеслась.
— А. Ладно. Может, мне замолчать?
— Нет, мне нравится. Ты опускаешь меня на землю, но в хорошем смысле. Ух ты! У тебя огромные глаза, Дуглас. Прямо на пол-лица.
— Ладно. Итак… рассказывать дальше?
— Да, пожалуйста. Мне нравится слушать твой голос. Все равно что слушать прогноз погоды для моряков.
— Усыпляет.
— Успокаивает. Пойдем дальше. Расскажи еще.
— В общем, все эти истории чаще всего оказывались ерундой или в огромной степени упрощенными. Научный прогресс — утомительный труд и по большей части проистекает из совместной работы многих людей, которые размышляют об одном и том же, постепенно, маленькими шажками продвигаясь вперед, и озарение тут ни при чем. Ньютон действительно видел, как упало яблоко, но о силе притяжения он размышлял задолго до этого. То же самое с Дарвином, который якобы проснулся однажды и подумал: естественный отбор! Перед тем были годы и годы наблюдений, обсуждений, споров. Хорошая наука движется медленно, методично, основываясь на фактах. Как говаривал мой старый учитель: «Только ослы вроде нас с тобой предполагают!» — В этом месте я надеялся, что она, быть может, рассмеется, но она смотрела, раскрыв рот, как шевелятся ее пальцы. — Тем не менее я попался. Для меня эти ученые были героями, и я мог, по крайней мере, приобщиться к этому героизму. Обычно мальчишки мечтают стать футболистами, или поп-звездами, или военными, а я хотел стать ученым, который познает момент озарения. К нему придет совершенно оригинальная идея. И он придумает лекарство, водяной двигатель, заглянет в космос и в будущее.
— Ну и как, осенило?
— Пока нет.
— Что ж, еще есть время, Дуглас!
— Разумеется, в прошлом было гораздо легче. Намного легче оставить свой след в науке, когда считалось, что Солнце вращается вокруг Земли и существует четыре телесные жидкости. Теперь у меня небольшой шанс совершить такого рода прорыв.
— О нет! — с неподдельным чувством возразила она. — Это не так!
— К сожалению, так. Наука подобна скачкам, ты должен прийти первым. Приза за второе место не существует. Возьмем, к примеру, Дарвина — идеи витали в воздухе, но он первым опубликовал свою работу. Теперь единственный способ для меня оставить свой след — перенестись назад, скажем в тысяча восемьсот двадцатый год. Я бы тогда набросал несколько советов по поводу теории эволюции. Я бы в точности объяснил Медицинскому королевскому колледжу, почему мытье рук — хорошая идея. Я бы изобрел двигатель внутреннего сгорания, электрическую лампочку, фотографию, пенициллин. Если бы я мог вернуться в тысяча восемьсот двадцатый, я бы стал величайшим ученым, каких только знал мир, еще более великим, чем Архимед или Ньютон, Пастер или Эйнштейн. Единственное препятствие — я опоздал родиться на сто семьдесят лет.
— Ясно, что тебе нужно сделать, — сказала она, — изобрести машину времени.
— Что теоретически невозможно.
— Ну вот, ты опять мыслишь негативно. Если ты способен сделать батарейку из лимона, то тебе все должно быть нипочем. Уверена, ты бы справился.
— Ты едва меня знаешь.
— Но я могу утверждать. У меня есть чутье. Дуглас, однажды ты совершишь нечто удивительное.
Разумеется, она была далеко не трезва, и пусть это длилось не больше секунды, мне показалось, что она действительно поверила в меня. Даже что это могло быть правдой.
30. Туннели и мосты
Итак, мы продолжали путешествие, теперь втроем, в приятном, как мне казалось, молчании, удрав из Лондона через черный ход и всплыв на поверхность посреди унылого сельского пейзажа — сплошные столбы и дороги, внезапный проблеск реки — Медуэй, что ли? — заполненной прогулочными катерами, хандрящими под облачным английским летним небом, затем лесистые клочки и снова дороги. Вскоре кондуктор объявил, что мы въезжаем в туннель под Ламаншем, и пассажиры послушно уставились в окна в надежде увидеть — что? Косяки цветных рыбок, проплывающих мимо аквариумного стекла? Туннель под морем никогда не оправдывает ожиданий, но тем не менее все равно является достижением. Кто спроектировал туннель под Ламаншем? Никто не знает имени. Больше нет Брюнелей и Стивенсонов
[10]
, и туннели по своей природе никогда не получают столько же внимания, сколько великие мосты, но все же являются великим достижением. Я высказал эту мысль вслух — что туннели недооценены и какое это чудо, в самом деле, представлять, что над нашими головами огромные массы породы и воды, и в то же время чувствовать себя в безопасности.
— А я не чувствую себя в безопасности, — сказал Алби.
Я откинулся на спинку кресла. Инженерное дело… Почему мой сын не заинтересовался инженерным делом?
За окном начинался день, сначала шли ровные ряды заборов, бетонных бункеров и откосов, их сменил приятный сельский пейзаж одинаковых равнин, протянувшихся до самого Парижа. Разумеется, это заблуждение, что пересечение условных границ на карте сопровождается изменением настроения. Поле и есть поле, а дерево — это дерево, однако то, что мы сейчас видели, могло быть только Францией, да и сама атмосфера в поезде изменилась, хотя, может быть, это только казалось: пассажиры-французы излучали довольство, что возвращаются домой, а все остальные — радостное возбуждение оттого, что наконец-то находятся «за границей».
— Ну вот и добрались! Франция!
И даже Алби не нашел что возразить.
Я уснул, шея затекла, челюсти крепко сцепились, голова, прислоненная к окну, вибрировала, потом я проснулся где-то в середине дня, когда начались предместья Парижа. Алби заметно оживился при виде граффити и городской грязи. Я раздал полипропиленовые папки формата А4 с маршрутами по Северной Европе, адресами отелей, номерами телефонов, расписанием поездов; отдельным списком шли экскурсии и развлечения.
— Не строгое расписание, а скорее руководство к действию.
Алби перелистывал страницы вперед и назад:
— А почему все это не заламинировано, па?
— Да, почему не заламинировано? — вторила ему Конни.
— Потому что отец начинает допускать небрежности.
Жена с сыном любили меня покритиковать. Это доставляло им удовольствие, поэтому я улыбнулся и подыграл им, пребывая в уверенности, что в конце концов они скажут мне спасибо.
