— Чересчур для тебя, па? — с улыбкой поинтересовался он.
— Немного. — Я заказал еще одно пиво.
— Вот видишь? — улыбнулась Конни. — Все, что не отварное мясо под соусом…
— Неправда, Конни, сама знаешь, — сказал я, быть может, немного резковато. — Если на то пошло, суп очень вкусный.
И тут он перестал быть вкусным. До той секунды я старался избегать чили, процеживая суп сквозь зубы, но что-то, наверное, проскочило, потому что мой рот внезапно охватило пламя. Я осушил кружку с пивом до дна и с грохотом поставил ее на стол, задев при этом большую керамическую ложку в супнице, которая отправила катапультой в мой правый глаз целую порцию жидкости. Бульон был так щедро сдобрен лаймовым соком и чили, что я буквально ослеп, принялся нащупывать на столе салфетку, схватил первую попавшуюся, ею оказалась салфетка Алби, испачканная соусом чили, под которым ему подали ребрышки; и этот самый соус попал мне в пострадавший глаз, а затем и в непострадавший тоже. Если бы Алби так не смеялся, он, несомненно, меня бы предупредил, но теперь по моему лицу ручьем текли слезы, а веселье Алби и Конни переросло в смущение и тревогу, когда я, спотыкаясь, побрел в туалет, налетая на других посетителей, проник сквозь завесу из бус сначала в дамский — desolé! desolé!
[22]
— потом в мужской туалет и наконец обнаружил самую маленькую в мире и самую непрактичную раковину, куда я попытался засунуть голову, оцарапав лоб краном, и пустил сначала обжигающе горячую, а потом холодную воду в пострадавший глаз. Так я стоял, скривив спину, пока вода неприятно хлестала в мое глазное яблоко, потом в рот, который теперь, к счастью, онемел и только слегка побаливал, напомнив мне удаление ретинированного коренного несколько лет тому назад.
Какое-то время я не отходил от раковины.
В конце концов я выпрямился и рассмотрел свое отражение: рубашка промокла и прилипла к груди, лоб кровоточил, язык распух, а губы, естественно, покраснели, правый глаз закрылся накрепко. Я отвел верхнее веко — склера вся в венозной сетке, цвета томатного супа. Посмотрев на потолок, я заметил какую-то царапину, вроде волосинки на линзе камеры — она появилась где-то с краю, потанцевала немного, то появляясь, то исчезая, когда я попытался ее получше разглядеть. Шрам. «Вот почему, — подумал я, — у нас есть зоны комфорта, потому что в них комфортабельно. А что, собственно говоря, мы получаем, покидая их?»
Когда я вернулся к столику, Алби и Конни посмотрели на меня с серьезными лицами, как бывает перед приступом безудержного веселья. Когда смех таки прорвался, я попробовал присоединиться к ним из желания быть веселым, а не предметом веселья. Для этой цели я заранее подготовил фразу: «Теперь понимаете, зачем мы в лаборатории носим защитные очки?» — которую и произнес, но шутка не получилась.
— Похоже, тебя привязали к стулу и пытали, — хмыкнула Конни.
— Я в порядке. В порядке! — улыбнулся я и с улыбкой же отодвинул тарелку в сторону. — Вот, можете взять себе.
— Мне кажется, кормят здесь потрясающе.
— В таком случае рад, — сказал я, — но лично я предпочитаю еду, которая тебя не травмирует.
Конни вздохнула:
— Она не травмировала тебя, Дуглас.
— Нет, травмировала! В прямом смысле слова. Я получил шрам на роговице. Отныне, стоит мне взглянуть на простую белую поверхность, я буду видеть этот суп. — Это снова их развеселило, а я понял, что с меня достаточно. Разве я не старался? Разве не лез из кожи вон, прилагая усилия? Я допил пиво, третью или четвертую кружку кажется, и со скрипом отодвинул стул, собираясь уйти. — Вообще-то, я собираюсь вернуться в отель пешком.
— Дуглас, не будь таким. — Конни накрыла мою руку своей.
— Нет, вам будет гораздо лучше без меня. Держите… — Я вытягивал купюры из кошелька и воинственно швырял их на стол, как это делают в кино. — Этого должно хватить. Поезд на Амстердам отходит в девять пятнадцать, поэтому подъем ранний. Прошу вас не опаздывать.
— Дуглас, присядь, подожди нас, пожалуйста…
— Мне нужно подышать. Доброй ночи. Я сам найду дорогу обратно.
57. Je suis de sole mais je suis perdu
[23]
Разумеется, я потерялся. Зловещий черный небоскреб — башня Монпарнас — оказывался то за моей спиной, то впереди, то справа, то слева, скакал по кругу, а потом задние улочки привели меня на авеню, широкую, скучную и безлюдную, элегантное двухполосное шоссе, которое должно было вывести меня в конце концов на Périphérique
[24]
. Я двигался к шоссе, пропитанный пивом, супом, водой и пóтом, пьяный и ослепший на один глаз, и не было в моей душе ни любви, ни теплых чувств, а только одно раздражение, досада и жалость к самому себе; я потерялся, совершенно потерялся в этом идиотском городе. Городе Света. Городе Проклятого, Проклятого Света.
Я не смел думать об этом, но, когда мы отправлялись в дорогу, я представлял, что путешествие поможет каким-то образом восстановить наши отношения, быть может, даже заставит Конни передумать. Наверное, я хочу тебя оставить, сказала она, а разве «наверное» не подразумевает сомнение, возможность передумать? Быть может, смена обстановки напомнит нам то время, когда мы только-только узнавали друг друга. Впрочем, глупо считать, что город способен что-то изменить, глупо считать, что живопись, мраморные статуи и витражи вызовут подобные перемены. Место не имеет к этому никакого отношения.
Теперь я видел огромный золоченый купол Дома инвалидов на фоне багрового неба, прожектор на Эйфелевой башне прочесывал территорию, словно искал беглеца. В воздухе появилась наэлектризованность, какая бывает перед грозой, и тут до меня дошло, что я все еще далеко от гостиницы. Мое семейство, наверное, безмятежно спит. Семейство, которое я вот-вот потеряю, если уже не потерял, и с этой мыслью я поплелся дальше по длинной, скучной, пустой дороге, удивляясь, почему мои планы неизбежно терпят крах.
Я свернул направо к Музею Родена и увидел в проеме стены скульптурную группу: пятеро мужчин, охваченных горем, стонали и выли в различной степени отчаяния, и мне показалось, что это самое подходящее для меня место, чтобы отдохнуть. Я уселся на край тротуара и услышал, как зазвенел мобильник — Конни, разумеется. Поначалу не хотел отвечать, но потом все-таки ответил: у меня никогда не получалось игнорировать ее звонки.
— Привет.
— Ты где, Дуглас?
— Кажется, перед Музеем Родена.
— Что, скажи на милость, ты там делаешь?
— Осматриваю экспозицию.
— В час ночи.
— Я немножко заблудился, только и всего…
— Я думала, что ты ждешь в отеле.
