Фрея внимательно оглядела меня с головы до ног. Конечно, это очередное клише, но ее глаза действительно просканировали меня с головы до пят.
— А вы, оказывается, здорово разбираетесь в искусстве, — сказала она.
Я скромно пожал плечами:
— Моя жена — вот кто действительно эксперт. А я просто попутно кое-чего от нее поднахватался. — Из Интернета, надо было сказать. Я так хорошо подкован, потому что черпаю оттуда сведения. Однако я решил оставить эту информацию при себе и, заложив руки за спину, прямо как заправский экскурсовод, размашисто зашагал вперед.
— И тогда чем вы занимаетесь?
— Я ученый. По образованию биохимик. Боюсь, ничего общего со сферой искусства. А вы?
— Я дантист, и, по-моему, биохимия — это замечательно. Лечение зубов тоже не самое высокохудожественное занятие.
— Но очень нужное!
— Полагаю, что так, но вряд ли оно оставляет много возможностей для самовыражения.
— У вас изумительные зубы, — точно последний идиот, заметил я.
— Что ж, как только люди узнают, что ты дантист, они тут же начинают заглядывать тебе в рот. Наверное, хотят проверить, выполняешь ли ты то, что проповедуешь.
— «Выполняешь то, что проповедуешь» — вот видите? У вас просто невероятный английский.
— Вы хотите сказать, что я знаю много клише?
— Не клише. Идиом. Ваша речь весьма идиоматична.
— Вы меня захвалите!
— Простите.
— Да нет, я не возражаю. С чего бы мне возражать?
И уже в самом конце экспозиции мы обнаружили потрясающие полотна Карпаччо, занимающие целый зал и рассказывающие нам легенду о жизни святой Урсулы, примерно как в книжке комиксов. Если я что-то и знаю об искусстве Возрождения, так это то, что все святые, как правило, плохо кончали. И в данном случае непорочная Урсула говорит «до свидания» своему жениху и покидает Британию, чтобы отправиться в паломничество с благочестивыми девами, в количестве 10 000 человек, но под Кёльном их всех убивают гунны. На одном из полотен стрела попадает Урсуле прямо в грудь, и меня вдруг заинтересовало, какой такой месседж содержится в данной детали.
— А мораль такова: нечего зазря таскаться в Кёльн, — заметила Фрея.
— Я был в Кёльне на конференции. По-моему, очень славный город.
— А девственники среди вас были?
— Ну, если учесть, что там присутствовали сплошь биохимики, почти наверняка.
Она подошла к картине поближе и задумчиво склонила голову:
— Бедная святая Урсула. Бедные десять тысяч девственниц. И все же есть нечто успокаивающее в осознании того, что у кого-то отпуск прошел еще хуже, чем у тебя.
Несмотря на запекшуюся кровь в последних сценах, это были замечательные живописные полотна, полные и цвета, и жизни, и вымышленных городов под кобальтовыми небесами, с четкой перспективой, столь характерной для искусства Раннего Возрождения, когда картины словно создавались с помощью потрясающих чертежных наборов.
— Без ложной скромности могу сказать, что родись я в эпоху Возрождения, то вполне мог бы разработать теорию перспективы.
— Да! — воскликнула Фрея, схватив меня за руку. — А я вот, глупая, всегда удивлялась, почему никто не сообразил это сделать раньше. Слушайте все! Я только сейчас поняла, что чем дальше расположен предмет, тем меньше он кажется.
Я рассмеялся, затем вспомнил о своем новом амплуа — историка искусства.
— Но на самом деле все, конечно, немного сложнее.
— Конечно, конечно.
— Мне нравится, как Карпаччо изобразил Англию.
— Да, — согласилась Фрея. — Только она почему-то выглядит точь-в-точь как Венеция.
— Полагаю, что, если ты всю жизнь прожил в Венеции, все страны представляются тебе похожими на твой родной город.
— Тогда зачем мечтать о чем-то еще?
А потом мы снова вышли в голубое, прозрачное утро, и окружающий нас пейзаж показался нам чуточку ярче и живее, чем на полотнах старых мастеров. И странные, с утолщением сверху, трубы были на месте, и та же самая подчеркнутая геометрия зданий, и те же фруктовые оттенки розового, и оранжевого, и персикового, и тот же панорамный вид на восточную часть города, открывающийся с моста Академии. Мы с Фреей стояли и любовались.
— Какое место, — вздохнула Фрея. — Его не должно было быть здесь, и вот оно перед нами.
— На площади Санта-Маргерита есть чудесное кафе, — сказал я. — Если вы не слишком торопитесь…
111. Понте деи Пуньи
И мы пошли в восточном направлении. Фрея разъехалась с мужем два года назад, а развелась шесть месяцев назад.
— Обычная история. Такое вряд ли захочется пережить еще раз. У него был роман, затем я закрутила дурацкий роман в наказание за его роман, а потом он завел еще один роман, просто какой-то нелепый покер. За одним маленьким исключением: он таки влюбился в свою пассию, а я вот в своего партнера — нет. Ну, начнем с того, что это было ужасно, самая натуральная катастрофа. Хаос, шок и отчаяние. Мы создавали наш бизнес вместе, каждый день встречались в одной и той же приемной, и с утра до вечера были ссоры, и споры, и взаимные обвинения. Уж можете мне поверить, вряд ли кому-нибудь понравится видеть своего дантиста в слезах, особенно во время работы. Можете себе представить такое: эта истеричка вовсю орудует бором, а вам в рот капают слезы? Ну и конечно, дети были на нас обоих страшно злы.
— А сколько детей?
— Двое, обе девочки. Но они уже уехали в университет, так что все могло быть гораздо хуже.
— И как вам кажется, это сыграло определенную роль в вашем разрыве?
— То, что они уехали из дома?
— Что ваша работа в каком-то смысле оказалась… законченной?
Фрея пожала плечами:
— Для него, возможно, да. Но не для меня. Я любила нашу семью, я гордилась нами; мне и в голову не приходило рассматривать это как работу. Мой муж частенько меня доставал, естественно, но это было не главное. Главное было то, что мы женаты и только смерть может нас разлучить. — Она на секунду затихла. — Ну, начать с того, что все получилось просто ужасно: ругань, вопли, сопли, слезы, и девочки слегка слетели с катушек. Но когда ты лежишь среди руин — если уж говорить метафорически, — ты лежишь среди руин и щупаешь себя за ноги, вроде бы на месте, руки работают, голова не пробита. Ты видишь, и слышишь, и понимаешь, что можешь подняться. Что ты и делаешь. Ты встаешь, и ты переводишь дыхание, и ты, шатаясь, идешь прочь. Я слишком много болтаю. И все потому, что за последние три недели я говорила исключительно «grazie» и «столик на одного».
— Я не против. Честное слово.
Мы наконец вышли из темных переулков прямо к Кампо Сан-Барнаба, фронтон церкви светлый, элегантный и скромный.
