«И кот сказал… Пленники гладят меня и постоянно думают о доме. Мне это нравится. А когда в их глазах светится голод, я их боюсь». (Элен Дэвис)
«Собака будто спрашивала: почему мы здесь? И почему некоторые из вас исчезают?» (Софи Бернс)
«Голубь проворковал: “Позабочусь об их сообщениях. Я их семья, а они — моя”». (Элис Реншоу)
— Но я хочу сказать, что эти истории не о «конкурентах» Джуди, — добавила Мэг. — Она была одной на миллион.
Мэг, как и Лиззи, посоветовала мне встретиться с Рузом Войси. Я отправился в провинциальный Норфолк, чтобы познакомиться с бывшим узником. Мой навигатор привел меня к прекрасному деревянному бунгало с аккуратной крышей, где, по-видимому, и жил человек, который был мне нужен.
Руз явно ждал. Он одарил меня приветственным жестом, выходя из сада. Для своих девяноста двух лет он выглядел довольно бодрым и проницательным. Мы пожали друг другу руки. Он внимательно осмотрел меня, словно пытаясь увидеть во мне человека, который сможет проделать очень длинный путь ради воссоздания картины событий, происшедших несколько десятилетий тому назад.
Он оглядел и свои владения, которые казались мрачноватыми при свете зимнего полуденного солнца.
— Вы знаете, иногда щебет птиц здесь такой громкий, что я не могу расслышать голоса соседей, идущих вдоль забора. — Он улыбнулся. — Однако мне все здесь нравится, и я рад вас приветствовать. — Он указал рукой на приоткрытые двери: — Пожалуйста, проходите.
Руз был примечательным человеком. Он выжил в адских условиях на строительстве той железной дороги и прошел через самое, по его мнению, страшное — рабский труд в плену у японцев. Он числился в группе военнопленных, которые должны были расчистить коралловый остров Харуку от непроходимых джунглей и проделать тоннели в скалах, чтобы способствовать осуществлению планов имперской Японии по ее вторжению в Австралию (чему не суждено было сбыться). Харуку — это один из Молуккских остров, которые также называют Островами пряностей. Под палящим солнцем, в сухом климате, в пыли, Руз легко мог умереть, что и произошло со многими его соратниками.
И это еще не все. Он служил на японском «адском судне» — ржавой посудине, которая использовалась для перевозки пленных с одного места работы на другое. Каждый из таких маршрутов Руз считал последним. Он даже вспомнил о затонувшей британской субмарине «Junyo Maru». Это было самое крупное по количеству жертв кораблекрушение того времени: пять тысяч шестьсот военнопленных, а также множество местных жителей пошли ко дну.
Каким-то образом Рузу удалось выжить и в тот раз. После он присоединился к сотням военнопленных на Суматре. Именно тогда он впервые услышал о Джуди, которая была талисманом строителей местных железных дорог. Как и многие, с кем удалось пообщаться до него, Руз не мог вспоминать о ней без улыбки. Он посмотрел на фото своей умершей собаки, висевшее на стене.
— Это моя Шона. Трехцветный сеттер. Она была потрясающим питомцем — о лучшем не стоило и мечтать. Я даже брал ее с собой на работу, где она спала весь день под моим столом. У нее был очень покладистый характер. Однажды я случайно поставил ножку кресла ей на ухо. Она даже не залаяла, просто подняла на меня глаза и заскулила, словно хотела сказать: «Эй, это ведь на самом деле больно». После Шоны других собак у меня не было. Так вот, Джуди имела такой же характер. Другой такой просто не существует.
Руз продолжал рассказывать мне истории военного времени — некоторыми из них он до сих пор ни с кем не делился, даже с недавно умершей женой. Свой монолог он закончил так:
— Я был поражен тем, как собаки могли выживать в таких условиях. То, что Джуди выстояла там, потрясающе. Корейские надзиратели в лагерях собак не кормили, они их ели. И, несмотря на это, у животных хватало сил. Удивительно, как вообще можно было это пережить. Это чудо — часть ее истории.
Я покинул маленькое бунгало Руза с коробкой, набитой пожелтевшими бумагами: статьями из журналов, книгами о собаках, фотографиями и мемуарами выживших в лагерях — всю эту «библиотеку» Руз собирал годами.
— Да-да, возьмите, — сказал старик, когда я поинтересовался, готов ли он отдать мне все это на время. — Вряд ли в мои годы я смогу как следует воспользоваться этим. Но если у вас будет потребность вновь прийти и задать какие-нибудь вопросы — всегда пожалуйста. Я здесь один и практически ничем не занимаюсь — только пересматриваю содержимое этой коробки. Главное, чтобы те дни никогда не повторились!
Я положил коробку на заднее сиденье машины и хотел было попрощаться с Рузом, но он задержал меня.
— Знаете, есть один вопрос, который мне всегда пытаются задать: после всего, что произошло, вы ненавидите японцев? Мне кажется, вы бы тоже хотели знать.
Руз потряс головой — перед его взором, по-видимому, вновь пронеслись события тех дней.
— Нет, я не могу сказать, что ненавижу японцев. Как можно ненавидеть целую нацию? Я ненавижу надзирателей, которые позволяли себе такое, о чем неудобно даже говорить. Я думаю, что ненависть не красит человека, она его пожирает. — Он засмеялся: — Вот поэтому, наверное, я, ха-ха, все еще здесь!
После этого визита я виделся еще с несколькими узниками лагерей, их семьями и детьми, узнавал новые факты об истории, которая все больше меня захватывала. Фергюс Анкхор, девяноста пяти лет, который выжил в лагере благодаря чуду и сейчас являлся самым старым из списка, рассказал мне о том, как пленные уживались в лагере с собакой, обезьяной и даже хамелеоном! Последний лежал у Фергюса на груди, когда тот спал, и поедал москитов, высовывая язык. Отличная замена противомоскитной сетке!
— Понимаете, эти животные помогали нам оставаться в здравом уме. Они были будто тоненькой ниточкой, связывающей нас с родным домом. Каким-то образом мы понимали, что нужно остаться в живых, пережить это рабство хотя бы ради того, чтобы присматривать потом за этим животным, будь то собака, обезьяна или кто угодно! Мы должны были оставаться в живых ради них.
Фергюс рассказывал о том, как люди ценили этих животных, убеждая себя лишний раз, что должны выжить. Люди делились своим скудным рационом, чтобы не дать животным умереть от голода. Фергюс очень любил собак, хотя и кошки ему нравились не меньше.
— Однажды я заметил в кустах маленькую, похожую на воробья птичку, — начал он, и в его озорных и добрых глазах мелькнуло что-то мрачное. — Я на коленях подобрался поближе к птице. С другой стороны куста я увидел отощавшего кота. Это было похоже на соревнование между нами. Я увидел, как кот прыгнул, птица взлетела, и тут я — цап! Лишь перья медленно опускались на землю. Я съел эту птицу в тот же вечер. Но когда потом смотрел на обглоданные кости, то чувствовал вину, оттого что не поделился с котом. Я не могу этого забыть и простить себе.
Как и Руз, Фергюс считал, что те, кто с тех пор навеки невзлюбили японцев, движимы слепой ненавистью. Те же, кто их простили, прожили остаток жизни счастливо.
Итак, Фергюс был одним из многих, кто говорил мне, что наравне с людьми животные показали себя настоящими героями.
