Второй мой успех – это отношения с Богданом. В иерархии его жизненных ценностей близкие родственники занимают едва ли не первое место. Поэтому на похороны моей бабушки Валю он отпустил без вопросов. Но начал звонить мне (это его состояние повышенной тревожности я про себя называют истерическим, а его в этом контексте именую придурком, причем в душе сразу ощущаю благодушное к нему отношение) за 5 минут до назначенной встречи с вопросом: где я?
Когда мы вернулись в строго назначенное время, Валя подошла к нему с просьбой отпустить ее на три дня в Шахты. Богдан жестко ответил, что нечего ребенку делать в обстановке, где бабушкин муж пьет и ругается матом (по мне – куда приятнее слушать добродушный мат маминого мужа, чем тихие и злобные правильные слова Валиного папы). Валя разревелась и ушла. Я оставила это без комментариев. В последние два месяца, спустя шесть с половиной лет трудного для меня общения с ним, я нахожусь в состоянии постоянной боевой готовности.
Я позвала Валю попрощаться. Взяла ее, плачущую, за руки и спросила:
– Ну что, строгий папа?
Она кивнула.
– Не отпустил в Шахты?
Она кивнула.
– Валя, вырастай поскорее большой и самостоятельной, и тогда тебе никто указывать не будет. А в Шахты мы с тобой на Новый год съездим.
Поцеловала ее и ушла. Богдан стоял черный, как туча. Скорее даже не стоял, а нависал. Разговора нашего он не слышал, но почувствовал заговор.
Я почти не переживала за Валю. Раз мне удалось вырваться из-под ига бабушки – и ей удастся освободиться от гнета отца.
* * *
Наступила суббота. Мы приехали домой, разложили книги и краски и начали рисовать каждый свое. Узнаю в Вале себя. Ровно через полторы минуты, не дорисовав даже кружок (голову доброй феи), она начала рыдать со словами: «Ну почему у меня ничего никогда не получается?!» Я, тихонько посмеиваясь, дала ей выреветься, а потом показала, как лучше рисовать. Она рыдала все время, что я рисовала свои маки, поминутно подбегая ко мне со словами: «Ну почему у меня не так красиво, как у тебя?» А когда я закончила – успокоилась и с удовольствием дорисовала фею. Потом мы поскакали и потанцевали под музыку. Валя разрисовала себе мордочку и изображала кошечку.
Пришло время погулять. Мы шли по осенней аллее, пинали листья. Насобирали кучу и повалялись в них. Потом купили селедки и дурацкого безалкогольного пива. Вернулись домой, начали есть, и тут позвонил истеричный Богдан со «страшным» сообщением, что уже 11 ночи. Я ответила, что сегодня надо переводить часы на зимнее время и сейчас 9:07. Но мы уже скоро будем. Я отвела Валю и после очередного наскока Богдана договорилась с ним, что после Нового года она побудет у меня несколько дней.
* * *
Валя начала звонить мне сама и рассказывать о своей жизни. Потихонечку начинает жаловаться на запреты папы. Мой с нею план рисования работает. Она с нетерпением ждет воскресенья (дни считает), чтобы мы с нею продолжили.
* * *
Я начала получать удовольствие от УПРАВЛЕНИЯ Богданом да и остальными членами его семьи. Раньше я если и амортизировала, то робко, из необходимости хоть что-то говорить в ответ на его грубости. Сейчас с удовольствием отрабатываю азы психологической подготовки. У Богдана родилась вторая дочка. По этому поводу приехала его мама. Отступление: я начала не только понимать причину их семейной агрессии, но и чувствовать ее. Все дело в очень высокой внутренней тревожности. После сегодняшнего выходного Валя активно говорила бабушке, что ей важнее пойти завтра со мною гулять, нежели с папой выбирать коляску сестричке. Бабушку накрыла волна тревоги, и она несколько раз повторила, что этот вопрос Валя решит с папой. Я не возражала.
Разговор с ним по телефону доставил мне просто наслаждение:
– Галя, мы завтра можем не успеть.
– Ничего, успевайте спокойно, я могу зайти на полчаса позже.
– Но вы же не на конкретное время куда-то идете? Если не успеете – ничего страшного. Сходите в другой раз.
– …Хорошо, я жду звонка.
– Как твое здоровье? ( Валя рассказала, что у меня был тяжелый почечный приступ. )
Мне его беспокойство о моей персоне всегда неприятно, так как он не осознает даже, что свою мнимую заботу использует для того, чтобы в дальнейшем шантажировать меня Валей. Поэтому отвечаю вежливо и холодно:
– Спасибо. Лучше.
– Что это у тебя за приступы такие?
– Сама не знаю. Это мое слабо место…
– А тебя просветили, что больные щитовидка и почки говорят о том, что ты энергию не туда расходуешь?
– Да, сказали.
Не знает, что добавить:
– Ну, пока. Ты девчонка умная – сама разберешься.
– Умная. Спасибо за комплимент.
У меня было такое чувство, что он, не отдавая себе в этом отчета, сильно раздражен и обескуражен моими ответами. Потому что из-за моей четкой амортизации свое раздражение он на меня «не слил». Придется «сливать» в другом месте.
Несмотря на нашу договоренность, он опоздал на 2 часа.
Когда я забирала Валю, то угодила в эпицентр ее скандала с бабушкой – мамой Богдана. Валя возмущенно говорила, что она уже самостоятельная и может сама одеваться и ходить в школу. Дина Харитоновна в учительской манере отвечала, что раз она самостоятельная, то пусть за собой вещи убирает. А между домами по ночам ходить нечего. И если у кого-то на это сердца хватает, значит, он так сильно тебя любит.
Последняя фраза была сказана для меня. В прошлые выходные, когда у меня был почечный приступ и температура 40°, я в 18:00 отправила Валю к подружке в соседний дом. Она до сих пор боится остаться одна даже на минуту – вне зависимости от времени суток. Мы с Валей вместе преодолели этот ее страх. Именно такие действия Фромм называет любовью, а не гиперопеку с целью лишить человека самостоятельности. Пока Валя в слезах бежала к подружке, я по телефону рассказывала ей историю. Это была наша маленькая победа.
Дочка похвасталась ею папе, после чего он на пару с бабушкой пилил и ругал ее четыре дня. Она с ними пререкалась и скандалила, а я стала свидетелем этого еще не остывшего спора. Я молчала, хотя слова Дины Харитоновны, намекающие на мою бессердечность и то, что я не люблю Валю, меня задели. Сначала я думала самортизировать, сказав, что, по-видимому, я действительно не люблю Валю, раз приучаю ее к самостоятельности. Потом представила тираду, которая неизбежно последует за любым моим словом. И ко мне опять вернулись страхи перед Богданом и всей его семьей. Мне стало страшно говорить, чтобы не раздражать его. Но его и его мать раздражает любая мелочь, исходящая от меня. Потом я подумала, что напрямую на меня Дина Харитоновна не нападала: сказала хотя и для меня, но в воздух. И зачем мне из воздуха это ловить? Рационализация трусости. Надо доводить до конца, чтобы быстрее избавляться.
Оставшись с Валей наедине, я спросила:
