Исследователи Тамара Фергюсон, Хайди Ейр и Майкл Эшбейкер доказывают, что нежелательный образ – самая суть стыда, его возбудитель [20]. Нежелательные образы – это характеристики, которые подрывают наше видение «идеального я». Иногда другие приписывают нам нежелательный образ, иногда это делаем мы сами. Вряд ли кто-то опишет себя как назойливую болтушку, вряд ли кто-то захочет, чтобы так ее называли другие. Эти обидные стереотипы часто (и весьма успешно) применяются, чтобы заставить женщин сидеть тихо. Нам даже не надо на самом деле быть назойливыми или болтливыми, чтобы бояться этих ярлыков: общество заставило нас опасаться этого заранее.
Откуда же берутся нежелательные образы? Самые сильные внушения и стереотипы приходят из родной семьи. Под родной семьей мы понимаем семью, в которой мы были воспитаны. И женщины, и мужчины признавались в интервью, что многие нежелательные образы, вызывающие у нас стыд, имеют корни во внушениях детства и в стереотипах, которым нас научили родители или те, кто о нас заботился. Иногда учителя, священники и другие авторитетные для нас взрослые тоже могут формировать наше мышление; однако родители и опекуны однозначно самые влиятельные. Рискну сказать, что в каждой семье есть уважаемые образы и, наоборот, образы нежелательные, которые рассматриваются как стыдные, неприемлемые или недостойные.
Например, в моей семье нежелательным был образ больного человека. Мы вообще не говорили о проблемах со здоровьем. Нет, родители не отзывались о болезнях и больных с пренебрежением, но я все равно выросла в убеждении, что болезнь – это слабость. Родители не стыдили нас, когда мы болели, помогали и сочувствовали заболевшим соседям и родным. Но к себе, когда заболевали (а болели родители редко), они относились строго. Переносили все на ногах. Едва оправившись от операции, сразу садились за руль и ехали на работу.
И вот, если учесть, что мое воспитание вполне сочеталось с нашей общей культурой, презирающей больных, легко увидеть, как «больной» стал для меня нежелательным образом. Проблем не возникало до тех пор, пока во время беременности я очень сильно не заболела. Мне не просто стало плохо: у меня диагностировали сильнейший токсикоз – состояние, при котором женщину сильно тошнит, все время рвет и наступает обезвоживание. Меня рвало двадцать пять раз на дню, я не могла удержать в себе даже маленький кусочек льда. В результате меня положили в больницу с сильнейшим обезвоживанием, а я тратила жалкие остатки сил на то, чтоб выяснить, в какой палате есть интернет и сможет ли Стив записать на камеру пару лекций, которые я могла бы прочитать, не вставая с койки. Тогда декану не придется заменять меня другим преподавателем.
Я твердила Стиву: «Со мной такого быть не должно, я очень крепкая и никогда не болею». Наконец ему это надоело, и однажды он нежно обнял мою голову руками и сказал: «Ну, очевидно, ты все-таки болеешь. И вот прямо сейчас – ты не совсем крепкая. Ты человек, как и все остальные. Сейчас твоя главная задача – лечиться, и пару месяцев тебе придется обойтись без работы. Это серьезно. Примени к себе свои приемы, изгоняющие стыд!»
Тому, что заложено в тебе семьей, противостоять трудно. Эти вещи сидят в нас очень глубоко. Они как нити вплетены в ткань нашего рода. Пока мы не осознаем и не поймем, как и почему они влияют на нашу жизнь, мы продолжаем жить ими и передавать нашим детям. Я не думаю, что мои родители сознательно внушали нам, что болезнь – это слабость. Теперь, когда я выросла, я могу оглянуться назад и увидеть все это яснее и четче. Уверена, что родители тоже были невольными мучениками этого убеждения. Они оба выросли в семьях, где установка «болезнь есть слабость» была закодирована на генетическом уровне. И неосознанно передали эти гены мне. Пришлось много работать над собой, чтобы прервать этот цикл и не транслировать это убеждение своим детям. И, как показывает мой опыт, дело тут не в том, что я говорю и как отношусь к другим. Мне приходится следить за тем, что я делаю и как отношусь к себе, когда болею. Мне помогает то, что я замужем за очень отзывчивым врачом. Он часто напоминает мне, что «крепкая» – это скорее удачливая, а когда заболеваешь, крепость совершенно ни при чем. Заболеть может каждый.
Конечно, семьи не живут в вакууме. Как и на отдельных людей, на них влияет культура и история. Шестидесятилетняя Дейдра рассказала мне в интервью, что мама долгие годы стыдила ее по поводу денег и за то, что она слишком «себе потакает». Дом у меня, сказала Дейдра, комфортный, но «не безмерно». Однако мама, приезжая в гости, ходила по дому, брала в руки то одну, то другую вещицу и причитала: «Нет, ну ты только погляди! Ты себя кем возомнила? Ты царица Савская? Все тратишь и тратишь! Детей разбаловала вконец! Живете сегодняшним днем! Надо же, у меня – и такая дочка!» Мать Дейдры выросла в Великую депрессию. Для нее любое материальное приобретение было не необходимостью, а пустой причудой, лишней тратой денег. Причуды и траты были главными нежелательными образами, которыми она всегда норовила пристыдить дочь.
Вдобавок к убеждениям и стереотипам, произрастающим из родных семей, мы живем в одном мире с нашими мужьями, коллегами, друзьями, знакомыми. В этом мире средства массовой информации только и делают, что транслируют ожидания и определяют, что приемлемо, а что нет. Я не хочу умалять ту важную роль, которую все эти факторы играют в нашей жизни; но в моем исследовании с болезненной ясностью обозначился тот факт, что раны стыда, нанесенные нам в наших родных семьях, часто бывают первопричиной многих наших величайших страданий по поводу стыда. Меня много раз спрашивали, может ли, по моему мнению, человек испытывать стыд только по тем поводам, по которым его стыдили родители или опекуны, но я не думаю, что дело в этом. Я полагаю, что мы уязвимее к тем «кнопкам» стыда, которые сформировались в наших родных семьях; однако в интервью я слышала о борьбе со стыдом, выросшим совершенно на другой почве – конкретно на почве культурных ожиданий и стереотипов. Это особенно верно, когда речь идет о женщинах и мужчинах, которым еще нет сорока. Для многих в этой возрастной группе СМИ стали главными «сказочниками» их жизни. Наряду с семьями телевизор сформировал ожидания и определил нежелательные образы.
Сила уязвимости
Когда я впервые начала писать о стыде, я называла этот элемент стыдоустойчивости «осознанием наших уязвимых мест», а не «пониманием того, какие вещи вызывают у нас стыд». Я изменила название по двум причинам. Во-первых, за минувшие два года я получила сотни писем от людей, применяющих стратегии, описанные в этой книге, для формирования стыдоустойчивости. В подавляющем большинстве этих писем люди пишут о том, какую силу дает им распознавание своих «кнопок» стыда. Думаю, само понятие «кнопки», «фактора», вызывающего стыд, – убедительнее и конкретнее, чем понятие «сила уязвимости». Во-вторых, людям не нравится слово «уязвимость». Мы уравниваем уязвимость со слабостью, а слабость нашей культуре ненавистна.
Но какие бы слова мы ни выбирали, осознание и понимание факторов стыда – примерно то же, что и осознание уязвимых мест, и именно в этом источник нашей силы.
Уязвимость – это не слабость. Иногда мы боимся признать проблему, чтобы ее не усугубить. Например, если я признаю, что мне важно считаться хорошей матерью; если я признаю, что материнство – моя точка уязвимости, я буду стыдиться сильнее? Нет. Не буду. Когда мы стыдимся, нас переполняет смесь смущения, страха и осуждения. Если мы знаем, что уязвимы в этой области, то нам проще будет бороться с этими чувствами, мы сможем опереться на инстинктивное знание своих ощущений и потребности в поддержке.
