Володя снял с вбитого в стенку крюка вешалку с формой и замялся.
– Вы бы вышли, богиня, – усмехнулся Мамай. – Не видите, мужик стесняется.
И я отправилась на улицу, чтобы не смущать приятеля. Села на скамейку под фонарем и стала рассматривать звездное небо. Предчувствие чего-то неотвратимого томило душу. Хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Когда каждый миг может оказаться последним, радуешься как сволочь, если видишь, что умер кто-то другой. Значит, шевелится в мозгу подленькая мыслишка, еще есть шанс выбраться из этой передряги. И чего я взъелась на Лидию Петровну? Она же была совершенно права. Во мне так мало человеческого, что даже странно, как я жила все эти годы. Жила без искренних и теплых отношений, без любви, без дружбы и доверия к людям и при этом отлично себя чувствовала! Мало того, я считала, что только так и можно жить, и все, кто помогает слабым, – сами слабаки. Они лицемерят и даже себе боятся признаться, что им глубоко наплевать на аутсайдеров. Им просто нравится выглядеть в собственных глазах великодушными и благородными. Я вдруг подумала, что, должно быть, чувствую то же, что переживает человек на войне. Рядом со мной умирают близкие люди, но после первой смерти горечь утраты перестает рвать сердце на части. Чувство страха обостряется, и ощущение опасности уже не покидает. Срабатывает инстинкт самосохранения. Меньше всего хочется стать следующим в черном списке безумого поклонника Бодлера. И эти цветы… Что они значат? Я открыла сумку, вынула два стальных мака и стала их рассматривать. Первый цветок не точно повторял второй, как я подумала вначале. В центре второго цветка лицо горгоны было уже не так безмятежно. Ее чело омрачала тревога, в глазах застыло беспокойство. Волосы, обвивающие маки, образовывали боковые петли, за которые цветы могли быть прикреплены друг к другу. Продев один цветок в другой, я пришла к выводу, что это детали одного украшения. И, судя по тому, что цветков всего пять – это браслет. Скрип двери вывел меня из задумчивости. На крыльцо вышли Мамай и Володя. Форма охранников добавляла им солидности и делала невыносимо мужественными. Я невольно залюбовалась высокой спортивной фигурой друга детства, но, поймав на себе его вопросительный взгляд, тут же отвела глаза.
– Кир, замерзла? – заботливо поинтересовался Лев. – Я там чай заварил, иди, перекуси и погрейся.
Сунув стальные цветы в сумку, я поднялась со скамейки и, ежась от вечерней прохлады, отправилась в сторожку.
На столе стояла кружка свежезаваренного сладкого чая, который я с огромным удовольствием выпила, съела бутерброд с колбасой. Последние несколько лет я колбасу вообще не ем, ибо это вредно, но сейчас толстый розовый кусок вареной докторской колбаски, который Лев оставил для меня на свежем хлебе, мне показался восхитительно вкусным. Покончив с трапезой, я сполоснула посуду, вытерла стол и вдруг подумала, что сейчас вернутся с обхода территории уставшие ребята, и мне захотелось их накормить. Пошарив в холодильнике, я обнаружила пяток яиц и луковицу и принялась за дело. Минут через пятнадцать Лев ввалился в сторожку и, поводя носом, потер руки.
– Запах такой, что от моста пахнет!
– Где Сергей? – деловито осведомилась я, раскладывая яичницу на две тарелки.
– Мамай пошел ночевать к Тамаре. Его магазинная фея позвонила и сообщила, что дежурит в ночную смену.
– Тогда тебе, Володь, достанется его порция. Мой руки и садись за стол. Ешь скорее, пока горячее.
Подперев кулаком подбородок, я смотрела, как Лев за обе щеки уплетает яичницу. За всю мою семейную жизнь я ни разу не готовила для Артурчика, и это новое чувство – смотреть, как насыщается твой мужчина, – переполняло душу радостью. Володя доел и, отодвинув тарелку, сыто потянулся и пристально посмотрел на меня.
– Знаешь, Кирка, сколько раз я мечтал вот так сидеть за столом, и чтобы ты была рядом! У нас в Братске хорошая квартира. Когда все закончится, поехали со мной? На Дальнем Востоке красота невозможная! Там солнце встает и жизнь начинается.
– Вов, а почему вы с бабушкой уехали из Москвы? – сменила я тему, чтобы не портить дивный вечер отказом. Куда я поеду? На какой такой Дальний Восток?
– Да потому, что бабушка по наивности лишилась квартиры, – усмехнулся он. – Ей какие-то знакомые рассказали, что можно взять в Сбербанке кредит под залог квартиры, а деньги поместить в инвестиционный фонд «Возрождение». И на выплаченные фондом дивиденды легко гасить сбербанковский кредит и безбедно жить-поживать и добра наживать. Где-то полгода так оно и было, но затем директор фонда скрылся с деньгами вкладчиков, и нашу квартиру описали за долги.
Я молчала, не зная, куда деть глаза. Это я рассказала бабушке друга про верный способ поправить дела. Фондом заправлял папин приятель, говоривший при каждом удобном случае, что «Возрождение» – это золотое дно. Откуда я могла знать, что директор фонда имеет в виду свою выгоду, а вовсе не интересы вкладчиков?
– Но это даже неплохо, – не замечая моего замешательства, продолжал Володя. – Родители давно звали нас в Братск. Отец строит дороги, мама работает в детском театре. Но бабушка категорически не хотела покидать Москву, мне же необходимо было получить приличное образование. Можно подумать, что, кроме Москвы, нигде больше нельзя учиться. А когда квартиру отобрали, деваться стало некуда, пришлось уехать. Да я бы и в Москве стал механиком. Просто потому, что мне нравится работать руками. Я машины душой чувствую.
Я слушала и удивлялась. Никогда не знала, кто у Володи родители. Просто не интересовалась, и все.
– Кир, ты бы вышла замуж за простого механика?
Лев испытующе смотрел на меня, закусив губу от напряжения.
– Вышла бы, – честно призналась я.
Он взял мои руки в свои и начал целовать. Губы Володи поднимались все выше и выше, пока поцелуи не перешли на грудь и шею. В какой-то момент он подхватил меня на руки и понес на кровать. Уложив на застеленный покрывалом нижний ярус двухъярусного ложа, Вовка начал бережно снимать с меня блузку, юбку и чулки. Я не сопротивлялась, предоставив другу делать со мной все, что он захочет. Я и сама этого хотела. Хотела много лет. Нежные руки и губы любимого ласкали тело, заставляя меня сладко трепетать. Утомленные ласками, мы заснули только под утро.
* * *
А Шарль тем временем безмерно страдал от отсутствия материнской любви и подбрасываемых Каролиной денег. В каждом письме он живописал матери свое плачевное положение и то, каким лишениям подвергается по ее вине. Мать крайне неохотно помогала, но каждое су сопровождала обстоятельным нравоучением, доводящим Шарля до бешенства. Он по нескольку дней носил в кармане полученное из Турции письмо, не решаясь открыть его и прочитать новую порцию наставлений. Кто бы мог подумать! Его нежная мамочка с лицом ангела и мягкими манерами светской дамы со временем превратилась в сурового и жадного кассира, держащего сына в черном теле! Но Шарль не уставал повторять ей в письмах, что стоит на пороге ошеломительного успеха, когда наконец-то сможет ее порадовать. И это на самом деле было так. У него почти готов был сборник стихов, напитанных горечью и болью. Эта книга просто не могла остаться незамеченной. Как может оставаться незамеченным человек, прилюдно оголившийся посреди улицы? Опьяненный влиянием Жанны, поэт намерен был дать звонкую пощечину буржуазному вкусу читающей публики, в полный голос заявив о себе как о человеке, которому закрыт доступ в добропорядочное общество. В своих собственных глазах он видел себя жертвой Бога и братом Сатаны. Однако, прочитав стихи, все должны были понять, что Шарлю не чуждо стремление к небесам и обитающим там праведным душам. Одну такую «праведную душу», матушку Жанны, Бодлер даже похоронил за собственный счет. Стоило подруге только заикнуться, что старую негритянку не на что хоронить, как Шарль тут же отослал гневное письмо матери с требованием оплатить этот неотложный расход.
