Ему изначально казалось, что это день, конечно, Королева. Не Гагарина, не совета главных конструкторов и не Хрущева. Пусть даже ЭсПэ и после полета останется никому не ведомым – как он пребывал засекреченным после спутника. Но если б не он, этого дня не было бы. И он лично за все отвечал. Прежде всего за жизнь милого, улыбчивого паренька Юры. Говорили даже, что Королев написал собственноручную расписку Хрущеву: я, имярек, гарантирую, что полет завершится благополучно.
Поэтому Иноземцев решил для себя, что должен наблюдать двенадцатого, насколько получится, именно за Сергеем Павловичем. Ему удалось услышать, и это прозвучало даже жалобно, как Королев говорит своему заместителю и самому близкому приятелю из присутствующих, Мишину: «Ты знаешь, Василий Палыч, я даже таблетку транквилизатора принял». И еще довелось углядеть из дверей, как Главный конструктор, вцепившись одной рукой в подлокотник, другой в микрофон, пытается вести спокойный предстартовый диалог с Гагариным. Никакого телевидения, кинохроники и ни единого журналиста в бункере не было. То, что впоследствии станут показывать в документальных фильмах, – позднейшая реконструкция. Королева снимали для хроники в тех же интерьерах, и реплики он подавал те же – но вот состояние духа и напряжение были совсем не те. А Владику удалось тогда углядеть, как сжаты челюсти ЭсПэ, как вцепляется его левая рука в подлокотник кресла, а правая впивается в микрофон. И как светлеет и одновременно все больше тяжелеет его лицо с каждой новой секундой полета, отсчитываемой по громкой связи: десять секунд… пятнадцать, двадцать… (Пройдена первая критическая точка, теперь, случись беда, у космонавта есть шанс, что сработает парашют…) Сорок секунд. (Ракета ушла от стартового стола. Значит, если придется катапультироваться, пилот упадет не среди горящих обломков ракеты…) Семьдесят секунд… Сто… Иноземцев отметит (а потом, спустя пятьдесят лет, когда опубликуют стенограмму, проверит): за первые три минуты полета Королев шесть раз спрашивает у Гагарина в разных выражениях, как тот себя чувствует.
Еще бы ему не волноваться! Да, слетали собачки. Да, вернулись живыми и вроде бы невредимыми. Но они никому не могли рассказать, как им там пришлось. Может, непреодолимо страшно и тяжело? Может, невыносимо? С ума сводяще? Но всякий раз старлей Гагарин отвечал: самочувствие отличное, полет нормальный.
А через двенадцать минут после старта корабль отделился от третьей ступени и вышел на орбиту. Королев бросил микрофон и встал. Все вокруг, и в пультовой, и в гостевой, и в коридоре, зашумели, стали хлопать друг дружку по плечу, смеяться. Кто-то подскочил к ЭсПэ: «Разрешите «ура» – тихонечко, вполголоса». Ох, какое лицо тогда стало у Главного! «Какое тебе еще ура!» – так и цыкнул он. А сам прошел в комнату телеметристов, бросил баллистикам:
– Посчитайте мне быстренько параметры орбиты.
Владику первому удалось расслышать задание Главного, он схватил логарифмическую линейку. Задачка была легкая, на уровне третьего курса. Время работы двигателей. Скорость изделия. Подставляем. И еще раз перепроверим, что-то получается слишком много… Он подошел к Королеву:
– Сергей Павлович, двигатели работали дольше запланированного, в итоге скорость изделия к моменту их выключения превысила расчетную на двадцать пять метров в секунду…
– Результат?! – не слушая его, прорычал Королев.
– Перигей орбиты будет с превышением расчетного более чем на восемьдесят километров. Вместо двухсот тридцати пяти километров – более трехсот двадцати.
Лицо Главного конструктора посерело. Владик спросил:
– Прикинуть, через какое время корабль приземлится за счет естественного торможения в атмосфере? – это был его конек. Его тема.
Их диалог слышали. В толпе главных конструкторов и их замов кто-то присвистнул. Раздались реплики:
– Получится суток пятьдесят полета, не меньше.
– Никакого естественного торможения не получится.
– Если тормозная установка не сработает, это значит, что…
– Будет у нас пленник орбиты.
И тут Главный конструктор жестко оборвал все разговоры:
– Тормозная установка СРАБОТАЕТ, – и обратился к ее главному конструктору Исаеву почти ласково: – Вы согласны, Алексей Михайлович?
– Конечно, Сергей Павлович, – легким тоном, даже излишне легким, откликнулся Исаев.
А Гагарин в то время ни о чем таком не ведал. Никто его ни о каких нерасчетных режимах, разумеется, не информировал. И Гагарин – летел.
И у него имелось еще два верных шанса погибнуть за те неполные два часа на орбите. Но об этом Королев узнает только на следующий день и в личном разговоре с Гагариным посоветует тому в своих официальных (но совершенно секретных!) докладах о происшествиях сообщить, однако в общении с товарищами-космонавтами на них не напирать, чтобы не пугать следующих. Не говоря, конечно, об общении с публикой и журналистами, для которых полет проходил в полном соответствии с заданной программой. В результате даже Иноземцев доподлинно узнает о происходившем на орбите в силу советской мании к секретности только через пятьдесят лет.
Первая проблема с «Востоком-1» заключалась в том, что спускаемый аппарат не отделился от приборного отсека, и в течение десяти минут корабль кувыркался перед входом в атмосферу со скоростью оборотов пять в минуту. Если бы разделения не произошло, никто не знает, чем бы это кончилось. И смог бы космонавт катапультироваться из корабля перед посадкой или нет. Однако в итоге сработал запасной вариант разделения: текстильные ленты, соединявшие спускаемый аппарат и приборный отсек, просто сгорели, когда корабль вошел в плотные слои атмосферы.
Вторая проблема заключалась в том, что когда Гагарина катапульта выбросила из спускаемого аппарата, он не мог открыть дыхательный клапан в скафандре и отворил его только минут через пять. Вдобавок запасной парашют открылся одновременно с основным, управлять ими обоими космонавт никак не мог и приземлялся спиной вперед, и только на высоте метров тридцати его каким-то чудом развернуло к Земле лицом.
Но все это были, конечно, мелочи жизни по сравнению со взрывом ракеты на старте (как произошло с собачками Лисичкой и Чайкой) или посадкой по баллистической траектории посреди Эвенкии, как случилось с Кометой и Шуткой.
Да! Гагарин оказался на земле и был жив. Они с Королевым оказались удачниками. Может быть, самыми большими удачниками в России в двадцатом веке.
Когда пришло сообщение, что космонавт приземлился, Королев немедленно рванул в своей личной машине на тюратамский аэродром. Его примеру последовали все прочие начальники. Руководители рангом поменьше пытались сесть им на хвост, чтобы оказаться в самолетах, которые разлетались с Байконура: кто-то в Куйбышев, встречать космонавта, кто-то в Москву.
Попытался присоседиться к ним и Владик. «А ты куда собрался?» – увидел его Феофанов. «Как куда? Вместе со всеми в Москву». – «В Москву?! Нет, брат, в списках тебя нет. Да ты нам здесь, на полигоне, нужен. Думаешь, это последний старт?»
