Источником нового беспокойства было одно непредвиденное и злосчастное обстоятельство: у Изабеллы Линтон возникло внезапное и неодолимое влечение к гостю, допущенному в дом. Она была в ту пору прелестной восемнадцатилетней девушкой, ребячливой в своих манерах, хотя порой и проявлявшей острый ум, бурные чувства и резкий нрав — особенно если ее раздразнить. Брат, нежно ее любивший, был в ужасе от этого причудливого выбора. Уж не говоря об унизительном для семьи союзе с человеком без роду и племени и о возможной перспективе, что владения Линтонов, при отсутствии наследников мужского пола, перейдут к такому зятю, — Эдгар хорошо понимал истинную натуру Хитклифа; он знал, что как бы тот ни преобразился внешне, душа его осталась неизменной. И он страшился этой души; она его отталкивала: он и думать не хотел о том, чтобы отдать Изабеллу во власть подобного человека. Эта мысль претила бы ему еще сильней, когда б он разгадал, что влечение возникло без всякого домогательства с другой стороны и укрепилось, не пробудив ответного чувства. С той минуты, как Эдгар Линтон уверился в несчастной страсти своей сестры, он всю вину возложил на Хитклифа, предполагая с его стороны нарочитый расчет.
С некоторого времени мы все замечали, что мисс Линтон мучится чем-то и томится. Она стала раздражительной и скучной; постоянно вскидывалась на Кэтрин и задевала ее, не страшась исчерпать весь небольшой запас ее терпения. Мы до известной степени извиняли девушку и приписывали все недомоганию: она худела и чахла на глазах. Но однажды, когда она особенно раскапризничалась — отшвырнула завтрак, пожаловалась, что слуги не выполняют ее приказаний; что хозяйка дома ее ни во что не ставит и Эдгар пренебрегает ею; что ее простудили, оставляя двери открытыми, и что в гостиной мы ей назло спускаем в камине огонь, — и к этому сотня других еще более вздорных обвинений, — миссис Линтон настоятельно потребовала, чтоб Изабелла легла в постель, и крепко ее разбранив, пригрозила послать за доктором. При упоминании о Кеннете Изабелла тотчас заявила, что ее здоровье в полном порядке и только грубость невестки делает ее несчастной.
— Как ты можешь говорить, что я груба, избалованная ты негодница? — вскричала госпожа, пораженная несправедливым обвинением. — Ты просто сошла с ума. Когда я была с тобой груба, скажи?
— Вчера, — всхлипывала Изабелла, — и сейчас!
— Вчера? — сказала Кэтрин. — Когда же, по какому случаю?
— Когда мы шли вересковым полем: ты сказала, что я могу гулять, где мне угодно, а вы с мистером Хитклифом пойдете дальше!
— И это, по-твоему, грубость? — сказала Кэтрин со смехом. — Мои слова вовсе не означали, что ты при нас лишняя: нам было безразлично, с нами ты или нет. Просто я полагала, что разговоры Хитклифа для тебя незанимательны.
— Нет, нет, — рыдала молодая леди, — ты вздумала меня отослать, потому что знала, что мне хочется остаться!
— Она в своем уме? — спросила миссис Линтон, обратившись ко мне. — Я слово в слово повторю наш разговор, Изабелла, а ты объясни, что было в нем для тебя интересного.
— Не в разговоре дело, — ответила она. — Мне хотелось быть… быть около…
— Ну, ну!.. — сказала Кэтрин, видя, что та не решается договорить.
— Около него. И я не хочу, чтоб меня всегда отсылали! — продолжала она, разгорячившись. — Ты собака на сене, Кэти, ты не хочешь, чтобы любили кого-нибудь, кроме тебя!
— Ты маленькая дерзкая мартышка! — вскричала в удивлении миссис Линтон. — Но я не желаю верить этой глупости! Быть того не может, чтобы ты восторгалась Хитклифом, чтобы ты его считала приятным человеком! Надеюсь, я не так тебя поняла, Изабелла?
— Да, совсем не поняла, — сказала потерявшая голову девушка. — Я люблю его так сильно, как ты никогда не любила Эдгара. И он тоже мог бы меня полюбить, если бы ты ему позволила!
— Если так, хоть озолотите меня, не хотела бы я быть на твоем месте! — с жаром объявила Кэтрин. И она, казалось, говорила искренне. — Нелли, помоги мне убедить ее, что это — безумие. Разъясни ей, что такое Хитклиф: грубое создание, лишенное утонченности и культуры; пустошь, поросшая чертополохом и репейником. Я скорее выпущу эту канарейку в парк среди зимы, чем посоветую тебе отдать ему свое сердце. Поверь, дитя, только печальное непонимание его натуры, только оно позволило такой фантазии забрести в твою голову! Не воображай, моя милая, что под его суровой внешностью скрыты доброта и нежность, что он — простой селянин, этакий неотшлифованный алмаз, раковина, таящая жемчуг, — нет, он лютый, безжалостный человек, человек волчьего нрава. Я никогда не говорю ему: «Не трогай того или другого твоего врага, потому что будет жестоко и неблагородно причинить ему вред»; нет, я говорю: «Не тронь их, потому что я не желаю, чтоб их обижали». Он раздавит тебя, как воробьиное яйцо, Изабелла, если увидит в тебе обузу. Я знаю, он никогда не полюбит никого из Линтонов. Но он, возможно, не побрезгует жениться на твоих деньгах, взять тебя ради видов на будущее: жадность сделалась главным его пороком. Таким его рисую тебе я, а я его друг — настолько, что если бы он всерьез задумал тебя уловить, я, пожалуй, придержала бы язык и позволила тебе попасться в его ловушку.
Мисс Линтон в негодовании глядела на невестку.
— Стыд! Стыд и срам! — повторяла она гневно. — Ты хуже двадцати врагов, лицемерный друг!
— Ага! Так ты мне не веришь? — сказала Кэтрин. — Ты думаешь, я говорю это из дурного себялюбия?
— Не думаю, а знаю, — ответила Изабелла. — И мне противно слушать тебя.
— Хорошо! — закричала та. — Делай как знаешь, раз ты так упряма: я свое сказала, но любые доводы бессильны перед твоею наглостью!
— И я должна страдать из-за этой эгоистки! — рыдала Изабелла, когда миссис Линтон вышла из комнаты. — Все, все против меня: она отняла у меня единственное утешение… Но ведь она наговорила сплошную ложь! Мистер Хитклиф не злодей: у него благородная и верная душа — иначе как бы мог он помнить ее столько лет?
— Изгоните его из ваших мыслей, мисс, — сказала я. — Он — недоброй породы птица и вам не чета. Миссис Линтон говорила зло, но я ничего не могу возразить на ее слова. Она лучше, чем я, знает его сердце, лучше, чем всякий другой; и она никогда не стала бы изображать его черней, чем он есть. Честные люди не скрывают своих дел. А он как жил? Как разбогател? Почему поселился на Грозовом Перевале, в доме человека, которого ненавидит? Говорят, с той поры, как он объявился, с мистером Эрншо все хуже и хуже. Они ночи напролет сидят вместе, и Хиндли прозакладывал всю свою землю и ничего не делает, только играет да пьет. Не далее как на той неделе я слышала — Джозеф сказал мне, когда я встретилась с ним в Гиммертоне… «Нелли, — сказал он мне, — такой повадился к нам народ, что теперь от нас не вылазит судебный следователь. Один так чуть не остался без пальцев, когда хотел удержать другого, который пытался прирезать сам себя, как теленка. Хозяину, видишь, не терпится предстать пред судейской сессией. Не страшится он ни земного суда, ни Павла, ни Петра, ни Иоанна, ни Матфея, никого из них — не таковский! Он хочет… он жаждет предстать пред ними в наглом своем обличье! А этот наш милейший Хитклиф, думаешь, хорош? Небось, как и всякий другой, рад посмеяться, когда дьявол шутит свои шутки. Он частенько приходит к вам на Мызу — а рассказывает он вам, как он славно живет у нас? Вот как у нас повелось: встают, когда заходит солнце; игральные кости, водка, ставни на запоре и свечи до полудня; а в полдень наш дуралей идет к себе в спальню и такую несет околесину, так чертыхается, что приличные люди затыкают уши со стыда. Ну, а тот молодчик, ему что! Подсчитает свои денежки, поест, поспит, да прочь со двора — к соседу, посудачить с его женой! Он, поди, рассказывает госпоже Кэтрин, как течет в его карманы золото ее отца и как сынок ее отца скачет прямой дорогой в ад, а сам он забегает вперед, чтоб отворить ему туда ворота?» Так вот, мисс Линтон, Джозеф — старый мерзавец, но он не враль, и если его рассказ о поведении Хитклифа отвечает правде, разве можете вы желать себе такого мужа?
