Он замолчал, поняв свою ошибку; двоюродная сестра кинулась к нему.
— Это вы, мисс Линтон? — сказал он, поднимая голову с подлокотника большого кресла, в котором лежал. — Нет… не целуйте меня: от этого я задыхаюсь. Ох! Папа мне сказал, что вы придете, — продолжал он, отдышавшись после объятий Кэтрин, а та стояла и смотрела на него в раскаянии. — Будьте так любезны, притворите дверь, вы не закрыли ее за собой. Эти… эти подлые твари не несут угля подкинуть в огонь. Мне так холодно!
Я помешала в топке и сама принесла ведерко угля. Больной начал жаловаться, что на него напустили пепла. Но он был измучен кашлем, и было видно, что его лихорадит, так что я не стала его упрекать за привередливость.
— Ну, Линтон, — тихо сказала Кэтрин, когда его нахмуренный лоб разгладился. — Ты рад, что видишь меня? Могу я что-нибудь сделать для тебя?
— Почему вы не приходили раньше? — спросил он. — Вы должны были навещать меня, а не писать. Меня страшно утомляло писание этих длинных писем. Гораздо было бы приятней разговаривать с вами. А теперь мне и разговаривать трудно — мне все трудно. Не понимаю, куда пропала Зилла! Может быть, вы (он посмотрел на меня) пройдете на кухню и посмотрите?
Я не увидела благодарности за прежние свои услуги и, не желая бегать взад-вперед по его приказу, ответила:
— Там нет никого, кроме Джозефа.
— Я хочу пить! — крикнул он в раздражении и отвернулся. — Как папа уехал, Зилла только и делает, что шляется в Гиммертон: это подло! Мне приходится сидеть здесь внизу — они сговорились не откликаться, когда я зову их сверху.
— А ваш отец внимателен к вам, мастер Хитклиф? — спросила я, увидав, что дружба, предлагаемая девочкой, отклонена.
— Внимателен? Он хоть их заставляет быть немного внимательней, — проворчал больной. — Мерзавцы! Знаете, мисс Линтон, эта скотина Гэртон смеется надо мной! Я его ненавижу! правда, я ненавижу их всех: они препротивные!
Кэти искала воды; она увидела на полке кувшин, наполнила стакан, принесла ему. Линтон попросил подбавить ложку вина из бутылки на столе. Отпив немного, он стал спокойней на вид и сказал, что она очень добра.
— А ты рад, что видишь меня? — сказала она, повторяя свой прежний вопрос и радуясь проблеску улыбки на его лице.
— Да, я рад. В этом есть нечто новое — слышать голос такой, как ваш! — ответил он. — Но меня возмущало, что вы не приходите. А папа клялся, что я сам виноват; он называл меня жалким, плюгавым, никудышным созданием и говорил, что вы презираете меня и что он на моем месте давно уже был бы хозяином Мызы вместо вашего отца. Но ведь вы меня не презираете, нет, мисс Линт…
— Я хочу, чтобы ты меня звал просто Кэтрин или Кэти и на «ты», — перебила моя молодая госпожа. — Презирать тебя? Нет! После папы и Эллен я люблю тебя больше всех на свете. Но я не люблю мистера Хитклифа. И мне нельзя будет приходить, когда он вернется. Он долго будет в отъезде?
— Несколько дней, — ответил Линтон, — но он теперь часто ходит на болото — началась охотничья пора, и ты могла бы просиживать со мною часок-другой, пока его нет дома. Скажи, что ты согласна. Я думаю, что с тобой я не буду капризен: ты не станешь раздражать меня попусту, всегда будешь готова помочь мне, правда?
— Да, — сказала Кэтрин, гладя его длинные мягкие волосы, — если бы только папа разрешил, я половину времени проводила бы с тобой. Милый Линтон! Я хотела бы, чтобы ты был моим родным братом.
— И тогда ты любила бы меня, как своего отца? — сказал он, оживившись. — А мой папа говорит, что ты полюбишь меня больше, чем отца, и больше всех на свете, если станешь моей женой. Так что я хотел бы лучше, чтоб ты вышла за меня замуж.
— Нет, я никогда никого не буду любить больше, чем папу, — ответила она решительно. — К тому же люди иногда ненавидят своих жен, а сестер и братьев никогда. И если бы ты был мне братом, ты жил бы с нами, и мой папа любил бы тебя так же, как меня.
Линтон стал, спорить, что так не бывает, чтоб люди ненавидели своих жен; но Кэтрин уверяла, что так бывает, и не нашла ничего умней, как привести в пример нелюбовь его собственного отца к ее покойной тетке. Я попыталась остановить ее неразумную речь, но не успела: девочка выложила залпом все, что знала. Мастер Хитклиф в сильном раздражении заявил, что ее россказни — сплошная ложь.
— Мне это сказал папа, а папа никогда не лжет, — ответила она с вызовом.
— Мой отец презирает твоего! — закричал Линтон. — Он его называет дураком и подлой тварью.
— Твой отец — дурной человек, — возразила Кэтрин, — и некрасиво с твоей стороны повторять то, что он говорит. Он, конечно, дурной, раз тетя Изабелла вынуждена была его бросить.
— Она его не бросила, — сказал мальчик. — И ты ни в чем не должна мне перечить.
— Бросила, бросила! — кричала моя молодая госпожа.
— Хорошо, так я скажу тебе кое-что, — объявил Линтон: — Твоя мать не любила твоего отца, — вот тебе!
— О-о! — вскрикнула Кэтрин в таком бешенстве, что не могла продолжать.
— А любила моего, — добавил он.
— Ты лгунишка! Теперь я тебя ненавижу! — Она задыхалась, и ее лицо стало красным от возбуждения.
— Любила! Любила! — пел Линтон в глубине своего кресла и, запрокинув голову, наслаждался волнением противницы, стоявшей позади.
— Бросьте, мистер Хитклиф! — вмешалась я, — это вы тоже, должно быть, говорите со слов отца?
— Нет, не с его слов. А вы придержите язык! — ответил он. — Да, Кэтрин, да, она его любила! Любила!
Кэти, не совладав с собой, сильно толкнула кресло, и Линтон от толчка повалился на подлокотник. Его тут же стал душить кашель, быстро положив конец его торжеству. Приступ длился так долго, что напугал даже и меня. А Кэти расплакалась в ужасе от того, что натворила, хоть и не сознавалась в том. Я обняла мальчика и держала его, покуда кашель не прошел. Тогда он меня оттолкнул и молча откинул голову. Кэтрин тоже перестала плакать, чинно села против него и глядела на огонь.
— Как вы чувствуете себя теперь, мастер Хитклиф? — спросила я, выждав минут десять.
— Хотел бы я, чтобы она себя так чувствовала, — ответил он, — злая, жестокая девчонка! Гэртон никогда меня не трогает, он ни разу в жизни не ударил меня. А мне было сегодня лучше — и вот… — Голос его дрогнул, он всхлипывал.
— Я тебя не ударила! — пробормотала Кэти и прикусила губу, не давая воли новому взрыву чувств.
Линтон стонал и вздыхал, точно в сильном страдании, и тянул так с четверть часа; нарочно, видно, чтобы привести в отчаяние свою сестру, потому что каждый раз, когда он улавливал ее приглушенное всхлипывание, в его голосе звучала новая боль и волнение.
— Мне жаль, что я причинила тебе вред, Линтон, — сказала она наконец, не выдержав терзания. — Но со мной ничего бы не сделалось от такого легкого толчка, и я не думала, что он может повредить тебе. Но ведь он тебе не очень повредил — не очень, Линтон? Не могу же я уйти домой с мыслью, что сделала тебе зло. Отвечай же! Говори со мной!
