— Миссис Хитклиф, — сказал я, просидев некоторое время молча, — вы, верно, и не подозреваете, что я ваш старый знакомый! И столь близкий, что мне кажется странным, почему вы не подойдете поговорить со мной. Моя домоправительница не устает говорить о вас и вас расхваливать; и она будет очень разочарована, если я вернусь без весточки и только доложу, что вы получили ее письмо и ничего не сказали.
Она, видно, удивилась этой речи и спросила:
— Эллен к вам благоволит?
— Да, очень, — сказал я не совсем уверенно.
— Вам придется объяснить ей, — продолжала она, — что я ответила бы на письмо, но мне нечем писать и не на чем: нет даже книжки, откуда я могла бы вырвать листок.
— Ни единой книги! — воскликнул я. — Как вы умудряетесь жить здесь без книг, позволю я себе спросить? Даже располагая большой библиотекой, я часто порядком скучаю на Мызе; отберите у меня книги — и я приду в отчаяние.
— Я всегда читала, когда они у меня были, — сказала Кэтрин, — а мистер Хитклиф никогда не читает; поэтому он забрал себе в голову уничтожить мои книги. Вот уже много недель, как я не заглянула ни в одну. Только порылась раз в теологической библиотеке Джозефа — к его великой досаде. Да, однажды, Гэртон, я наткнулась на тайный клад в вашей комнате — латинские и греческие учебники и несколько сборников сказок и стихов: все старые друзья! Сборники я как-то принесла в дом, а вы подобрали, как подбирает сорока серебряные ложки, просто из любви к воровству: вам от них никакого проку. Или, может быть, вы их припрятали по злобе: если вас они не могут радовать, пусть уж не радуют никого! Может быть, эта ваша ревность и навела Хитклифа на мысль отнять у меня мои сокровища? Но они почти все записаны в моем мозгу и отпечатаны в сердце, и это вы не можете у меня отобрать!
Эрншо залился краской, когда его двоюродная сестра рассказала во всеуслышанье о припрятанных им книгах, и, заикаясь, стал с негодованием отвергать ее обвинения.
— Мистер Гэртон хочет пополнить свой запас знаний, — сказал я, чтоб выручить его. — Ваши знания вызывают в нем не ревность, а рвение. Через несколько лет он станет образованным человеком.
— И он хочет, чтобы я к тому времени совсем отупела, — ответила Кэтрин. — Да, я слышу, как он пробует читать по складам — и какие же он делает при этом очаровательные ошибки! Я бы с удовольствием, как вчера, послушала еще раз в вашей декламации «Охотничью потеху»
[8]
; это было очень смешно. Я все слышала; и слышала, как вы перелистывали словарь, отыскивая трудные слова, а потом ругались, потому что не могли прочитать объяснения.
Молодому человеку показалось, очевидно, чересчур несправедливым, что сперва потешались над его невежеством, а теперь высмеивают его старания преодолеть это невежество. Я был того же мнения; и, вспомнив рассказ миссис Дин о первой попытке Гэртона внести свет во тьму, в которой его растили, я заметил:
— Миссис Хитклиф, все мы начинали и все запинались и спотыкались на пороге. Если бы наши учителя дразнили нас, вместо того чтобы нам помогать, мы и по сей день запинались бы и спотыкались.
— О, — возразила она, — я не хочу мешать его успехам; но все же он не вправе присваивать себе мое и делать его для меня смешным и противным из-за его скверных ошибок и неграмотного произношения. Эти книги — и стихи и проза — освящены для меня другими воспоминаниями; и для меня невыносимо, когда он их оскверняет! Но что хуже всего — он выбирает самые мои любимые места, которые я часто повторяю сама. Точно назло!
С минуту Гэртон стоял молча, только грудь его высоко вздымалась. Нелегкая выпала ему задача: чувствуя жестокую обиду, подавить в себе ярость. Я поднялся и по-джентльменски, чтоб его не смущать, стал в дверях, обозревая открывавшийся оттуда широкий ландшафт. Эрншо последовал моему примеру и вышел из комнаты, но тотчас вернулся, неся в руках пять-шесть книг, которые бросил Кэтрин на колени, крикнув:
— Берите! Не желаю больше никогда ни читать их, ни слышать, ни думать о них.
— Я их теперь не возьму, — ответила она. — Теперь они будут связаны для меня с мыслью о вас; они мне противны.
Она открыла одну, в которую явно много раз заглядывали, и прочитала вслух отрывок в тягучей манере начинающего, потом засмеялась и отбросила книгу прочь.
— Послушайте, — продолжала она задорно и в той же манере начала читать на память строки какой-то старинной баллады.
Но Гэртон не выдержал этого нового испытания. Я услышал, и не без внутреннего одобрения, как он путем рукоприкладства остановил ее дерзкий язык. Маленькая злючка сделала все, что могла, чтоб задеть болезненное, хоть и не утонченное, самолюбие своего двоюродного брата, а физическое воздействие было единственным доступным ему способом подвести баланс и поквитаться с обидчицей. Затем он сгреб книги и швырнул их в огонь. Я прочитал на его лице, какой муки стоило ему принести эту жертву своему раздражению. Мне казалось, что он, когда горели книги, думал о том удовольствии, которое они уже доставляли ему, и о том торжестве и все большем наслаждении, которых он ожидал от них в дальнейшем; и мне казалось, что я угадал и то, что его побуждало к этим тайным занятиям. Он довольствовался повседневным трудом и грубыми животными радостями, пока не встретил на своем пути Кэтрин. Стыд при ее насмешках и надежда на ее одобрение дали ему первый толчок к более высоким устремлениям. И что же? Его старания подняться не только не оградили его от насмешек и не доставили похвал, — они привели к обратному!
— Да, вот и вся польза, какую скот вроде вас может извлечь из них! — крикнула Кэтрин, зализывая рассеченную губу и следя негодующим взором, как уничтожал огонь ее книги.
— Попридержите лучше язык! — злобно сказал ее двоюродный брат.
От волнения он не мог продолжать и поспешил к выходу; я посторонился, чтобы дать ему дорогу, но не успел он переступить порог, как мистер Хитклиф, войдя со двора, остановил его и, положив ему руку на плечо, спросил:
— В чем дело, мой мальчик?
— Ничего, ничего, — сказал Гэртон и кинулся вон, чтобы в одиночестве усладиться всею горечью гнева и обиды.
Хитклиф посмотрел ему вслед и вздохнул.
— Странно будет, если я пойду сам против себя, — проговорил он, не замечая, что я стою позади него. — Но когда я ищу в его чертах сходства с отцом, я с каждым днем все верней узнаю ее. Какого черта он так на нее похож? Смотреть на него для меня почти невыносимо.
Он потупил глаза и вошел задумчиво в дом. На лице его было тоскливое и беспокойное выражение, какого раньше я никогда не подмечал на нем; и он как будто спал с тела. Невестка, увидев его в окно, тотчас убежала на кухню, оставив меня одного.
— Рад видеть, что вы снова выходите, мистер Локвуд, — сказал он в ответ на мое приветствие. — Отчасти по эгоистическим соображениям: не думаю, что в этой пустыне я легко найду вам заместителя. Я не раз дивился, что загнало вас в наши края.
